{135} С. Н. из Москвы писал кн. Прасковье Владимировне в Меньшово:
2-го июня.
"Милая Паша! С вокзала мы поехали к Головину, который только что получил депешу: "Вызовите Сергея Трубецкого, его желают принять". Прием депутации после адреса, написанного мною в выражениях, после которых обыкновенно прежде наказывали или негодовали, да еще при этом, в такую минуту, есть акт столь великой важности, что нельзя не ехать. Меня уговаривали отправиться немедленно, но я не хотел уезжать без вещей, хотя мне брались доставить их с кондуктором.
Вчера приехала сестра Ольга и рассказывает много интересного. Я лег в 12 часов и проспал, как убитый, до 91/2 утра, без всяких капель. Сегодня в 53/4 уеду, если не получу депеши. Я никак не могу себе представить, чтобы царь не передумал!
Меня раздражает расход на поездку: придется новый котелок купить и, пожалуй, новые штиблеты: в утешение приходится сказать, что все равно это пришлось бы сделать!
Идти еще раз к доктору, когда он осмотрел меня только вчера и нашел улучшение - излишне: болевые ощущения, которые у меня были в тот момент, когда он меня смотрел и слушал, при совершенно правильном пульсе, он признал чисто нервными. Отдохнем по возвращении!.. Крепко целую. Сережа".
В самый день съезда в Париже появился по телефону наш адрес со словами: "au lieu du Manifeste Imperial attendu, c'est un Manifeste national qui a paru, car tel est le caractere de cet acte du congres des representants des Zemstvo et des villes reunis".
{136} Прокурор палаты отказывается от возбуждения судебного преследования против "Московской Недели".
Из Записной книжки:
"Сережа не знал, что выбран в кандидаты депутатов, и что вследствие отказа Д. Н. Шипова его должны были вызвать.
Впрочем, его участия в депутации желали с обеих сторон. Государь, из представленного ему списка депутатов, указал сначала на четырех: гр. Гейдена, Н. Львова, Головина и Трубецкого. Когда Сережа прибыл в Петербург, там все еще шли переговоры о составе депутации: гр. Гейден настаивал, чтобы приняты были все. Государь долго колебался, не решался, но, наконец, уступил, говорят, по совету Трепова.
Сережа только 3-го приехал в Петербург. По вечерам собирались у Петрункевича, где обсуждали, как и что говорить царю. Все просили Сережу взять на себя роль лидера, говоря: "Лучше вас никто не скажет!"
Брат писал своей жене из Петербурга: (На бумаге штемпель Hotel de France, Renault).
"Страшно занят, но здоров совершенно от подъема... В понедельник примут, но не знаю, отпустят ли, в среду необходимо быть в Москве.
Ты не можешь себе представить, какое колоссальное значение этому придается здесь и в Европе... а как кончится? не знаю. Петь придется мне "соло", надеюсь на хор, а, может быть, и на других солистов. Ты понимаешь, как трудно обо всем этом писать. Можешь также представить себе во всем этом А. Оболенского и его ажитацию! Во всяком случае, в понедельник буду телеграфировать, хотя вечером... Настроение общее - бодрое и хорошее".
{137} Из Записной книжки:
"Сережа не записал заранее, что скажет царю и сказал, по его словам, лучше и сильнее того, что записал потом по памяти с помощью всех присутствовавших.
5-го июня вечером делегатам было передано приглашение явиться в Петергоф, куда они выехали 6-го июня в 11 часов утра. На станции их ждали придворные экипажи. По прибытии в Александрийский дворец их встретил кн. Путятин и гр. Гейден, которому они вручили свою петицию для передачи государю. Затем к ним вышел бар. Фредерикс и провел их в "комнату Александра II", где и состоялся прием.
Сережа рассказывает, что, когда царь вышел к ним, и он увидал его испуганное и взволнованное лицо и глаза ("эти чудные, загадочные огромные глаза с выражением жертвы обреченной") и нервные подергивания, ему стало страшно жаль его, жаль, как студента на экзамене, и захотелось прежде всего ободрить, успокоить его. Он невольно заговорил с ним ласковым, отеческим тоном.
Перед выходом царя депутатов много раз предупреждали, что царь не любит "речей", и чтоб с ним избегали впасть в тон речи и говорили бы просто, В разговорной форме.
Сережа так удачно попал в "тон" и говорил с такой горячностью и задушевностью, что старик Корф плакал, а Новосильцев и Львов говорили, что с трудом держались. Присутствовавшие рассказывают, что когда Государь вошел и встал поодаль, всех охватило чувство бездны, лежавшей между ними, но по мере того, как Сережа говорил, расстояние сглаживалось, выражение Государя стало меняться, он улыбался и поддакивал, особенно в том месте, где Сережа говорил против сословного {138} представительства (К сожалению, это не помешало Государю ровно две недели спустя, 20-го июня, при представлении депутаций от Курского дворянства, ратовавшего за сословное представительство, благодарить за "столь твердо и сердечно выраженные мысли" и сказать: "Я вполне сознаю ту пользу, которую может принести в будущем законно-совещательном учреждении присутствие двух основных земельных сословий, дворянства и крестьянства".). Государь ходил по комнате, Сережа также, сильно жестикулируя и вертясь, как он это делает всегда во время горячих споров, когда он убеждает. Привожу речь Сережи, сказанную в этот достопамятный день, дословно.
"Ваше Императорское Величество!
Позвольте выразить Вашему Величеству нашу глубокую, искреннюю благодарность за то, что Вы приняли нас после нашего к Вам обращения. Вы поняли те чувства, которые руководили нами, и не поверили тем, кто представлял нас, общественных и земских деятелей, чуть ли не изменниками престола и врагами России. Нас привело сюда одно чувство - любовь к Отечеству и сознание долга перед Вами. Мы знаем, Государь, что в эту минуту Вы страдаете больше всех нас. Нам было бы отрадно сказать Вам слово утешения, и если мы обращаемся к Вашему Величеству теперь, и в такой необычной форме, то верьте, что к этому побуждает нас чувство долга и сознание общей опасности, которая - велика, Государь!
В смуте, охватившей все государство, мы разумеем не крамолу, которая, сама по себе, при нормальных условиях, не была бы опасна, а общий разлад и полную дезорганизацию, при которой власть осуждена на бессилие.
Русский народ не утратил патриотизма, не утратил веры в Царя и в несокрушимое могущество России, но именно поэтому он не может уразуметь наши {139} неудачи, нашу внутреннюю неурядицу. Он чувствует себя обманутым, и в нем зарождается мысль, что обманывают Царя. И когда народ видит, что Царь хочет добра, а делается зло, что Царь указывает одно, а творится совсем другое, что предначертания Вашего Величества урезываются и нередко проводятся в жизнь людьми заведомо враждебными преобразованиям, то такое убеждение в нем все более растет. Страшное слово - измена произнесено, и народ ищет изменников решительно во всех, и в генералах, и в советчиках Ваших, и в нас, во всех господах вообще. Это чувство с разных сторон эксплуатируется. Одни направляют народ на помещиков, другие - на учителей, земских врачей, на образованные классы. Одни части населения возбуждаются против других. Ненависть, неумолимая и жестокая, накопившаяся веками обид и утеснений, обостряемая нуждой и горем, бесправием и тяжкими экономическими условиями, подымается и растет, и она тем опаснее, что вначале облекается в патриотические формы: тем более она заразительна, тем легче она зажигает массы. Вот грозная опасность, Государь, которую мы, люди, живущие на местах, измерили до глубины во всем ее значении, и о которой мы сочли долгом довести до сведения Вашего Императорского Величества.
Единственный выход из всех этих внутренних бедствий - это путь, указанный Вами, Государь, - созыв избранников народа. Мы все верим в этот путь, но сознаем, однако, что не всякое представительство может служить тем благим целям, которые Вы ему ставите. Ведь оно должно служить водворению внутреннего мира, созиданию, а не разрушению, объединению, а не разделению частей населения, и наконец, оно должно служить "преобразованию государственному", как сказано было Вашим Величеством. Мы не считаем себя уполномоченными говорить здесь ни о тех окончательных формах, в {140} которые должно вылиться народное представительство, ни о порядках избрания. Если позволите, Государь, мы можем сказать только, что объединяет нас, большинство русских людей, искренно желающих идти по указанному Вами пути.