Если Трубецкой запрещал Пожарскому переходить через переправу, то последний, перейдя через речку, конечно, нарушил приказ главнокомандующего. Однако действия Пожарского можно понять и объяснить целесообразностью и крайней необходимостью разведки. Пассивность Трубецкого могла привести к непоправимым последствиям. Главный воевода не имел представления ни о численности врага, ни о расположении его сил. В такой ситуации можно было либо ждать новых неожиданных ударов врага по русскому лагерю под Конотопом, либо кому-то «вызвать огонь на себя» — рискнуть, ввязаться в сражение, выманить противника в поле. В этом случае инициатива Пожарского оправдана, оставался единственный выход — разведка боем. Получить необходимые данные о силах противника и его расположении другими средствами не удалось. Пожарский, как командир соединения, ближе всех находившегося к противнику, действовал как опытный военачальник небольшого отряда, который идет в бой, понимая, что своей возможной гибелью он может спасти основные силы армии от внезапного и мощного удара врага. Если бы Пожарский не сделал этого, неожиданное нападение неприятеля могло привести к полной катастрофе — гибели всей армии Трубецкого, внезапно атакованной и окруженной под Конотопом.
Обвинять Пожарского в легкомыслии также нелепо, как утверждать, что под началом князя было якобы тридцатитысячное конное войско. Его задачей была разведка боем, что он и сделал, пожертвовав собой и своими воинами ради спасения всего войска.
Полковник Василий Дворецкий, оставивший после себя «Летописец», сообщает о значительном удалении конного авангарда от основных русских сил, отмечая, что князья Пожарский и Львов: «далеко в поле комонником вышли от табору»[131].
Даже австрийский посол А. Мейерберг, бывший в России два года спустя, отметил лишь поражение русского авангарда: «в 1659 году пал, в передовом полку, в сражении с польским, казацким и татарским войском князь Семен Романович Пожарский»[132].
Летопись Величко содержит рассказ о пленных казаках, взятых Пожарским в ходе погони, которые якобы предупреждали его о многочисленности неприятеля. Они «остерегали его, чтобы он не гнался далее за Выговским; праведно сказали, что еще впереди многие есть войска от Выговского нарочно оставленные, козацкие и ордынские с ханом, калгою и нурадином султанами, а также с Ширин-беем и Дзяман-Сайдаком великими мурзами; однако он, князь Пожарский, правдивый распрос пленников уничтожил и не поверил; будучи распаленный Марсовой охотой, о перемене фортуны своей не мыслил, и перед всеми военачальниками своими, против сказки козацкой, сказал полные излишней думы и высокого о себе мнения, слова такие: «Давай, ханишку, давай калгу и нурадина, давай Дзяман-Сайдака и Ширин-бея, всех их с войском их… вырубим и выпленим!» А сказав это, тотчас выступил снова, и крепко стал на Выговского налягать»[133].
Однако, согласно показаниям непосредственного участника боя С. Черкеса, Пожарский и Львов сражались не с казаками. Напомним, воеводы, «переправу перешед, на татар[134] и на немец ударили смело». Никаких казаков в «подъезде» неприятеля не было. Роль «приманки» выполняли крымские татары Адиль-Гирея и «немцы», то есть, драгуны-наемники из гетманского войска. Выбор наемников на роль «дичи», на которую должен броситься «охотник», — объяснить достаточно просто. Выговский не доверял своим казакам, многие из которых были не прочь перейти на сторону Москвы. Посылать их в качестве «приманки» было слишком рискованно. Неизбежно взятые в плен в ходе преследования «языки» могли рассказать воеводам о засаде. Красивая сказка Величко о казаках, взятых Пожарским в ходе погони, предупреждавших его о засаде и о многочисленном неприятеле, также как высокомерный и пренебрежительный ответ князя на это предупреждение, скорее всего, сочинены самим летописцем. Напомним, Величко не был свидетелем данного события и писал свою историю, добавляя вымышленные эпизоды, вымышленных лиц и вымышленные речи спустя шестьдесят лет после сражения.
Удивительно то, что рассказ Величко о мотивах и действиях Пожарского многими историками воспринимается как непреложная истина, не вызывающая сомнений и не требующая доказательств. Отсюда делаются далеко идущие выводы о якобы легкомыслии князя как военачальника, о полной его виновности в гибели тысяч русских воинов. В частности, известный популист А.М. Буровский, между делом сообщая о 20-ти тысячах убитых под Конотопом русских (!), пишет, что: «глупая спесь, фанфаронство, неосторожность… качества князя, сделанного воеводой вовсе не за личные заслуги, а «по месту», привели к гибели всю армию Московии!»[135]. Цитату из опуса названного автора не стоило бы даже приводить, если бы мнение этого «специалиста» было единичным. Не обращаясь к первоисточникам, повторяя давно заученные штампы, они, эти «знатоки», дают нелепые комментарии, судят исторических лиц по тем обрывкам исторических знаний, которые остались у них из школьной программы.
131
132
134
В публикации указанной работы А.А. Новосельского допущена ошибка, в тексте (С. 66) «на табор и на немец», в подлиннике «на татар и на немец».
135