Мне досталась роскошная, единственная в своем роде женщина, ради которой стоит лезть к черту в зубы. Рядом с ней я чувствую себя живым.
У каждого свои сокровища, Фернандо. Ты готов рисковать ради прибыли, а мне просто лень добывать золото или создавать торговые империи. Если я что-то делаю, то ради своей жены и маленькой дочки. Извини, вот такой у меня недостаток.
Пожалуйста, не отговаривай меня. Да, мы с Ниной разругались в пух и прах; да, наши отношения зашли в тупик и я не вижу из него выхода. Но мне уже поздно идти на попятную.
Твой друг, соратник и сотрудник,
Клим Рогов
Климу Рогову
От Фернандо Хосе Бурбано
По поводу твоей *** объяснительной записки
Китайская Республика
г. Шанхай
Примечание секретаря-машинистки О. Харпер: Там, где стоят звездочки, мистер Бурбано выражался нецензурно. Извините, если что не так.
Катись к чертовой матери, ты ***, ***, чтоб тебя ***!
Слушай, если ты вернешься живым из СССР, давай сделаем радиоспектакль по мотивам твоих похождений? Публике, наверное, понравится. Если ребята, которые делают «Успокоин», к тому времени не разорятся, мы привлечем их в качестве рекламодателей.
Ты будешь рассказывать, как за тобой гонялись *** большевики, а во время рекламных пауз посоветуешь слушателям принимать таблетки от нервов.
В общем, записывай все, что с тобой будет происходить, а если тебя там начнут убивать, ты выкрои минутку и отправь свои рассказики нам, а мы пустим их в эфир.
Если тебе потребуется заупокойная служба, телеграфируй. Ты хоть и не католик, а православный ***, я за тебя помолюсь и сделаю все, как надо.
Твой друг Фернандо
Глава 1. Побег из Китая
Окно в комнате, которую занимала Нина Купина, было забрано тонкими красными рейками, сложенными в затейливый узор. Когда-то тут жила супруга важного китайского чиновника, и деревянное кружево на ее окне служило символом успеха и процветания.
Но для Нины это был символ тюремной решетки. С тех пор, как большевики привезли ее сюда, ей не разрешали выходить за пределы усадьбы, и вот уже два месяца как ее мир сузился до внутреннего двора с заросшим прудом и высокой каменной стеной.
Официально здесь жил ученый-востоковед; неофициально это была штаб-квартира советской агентуры, присланной в Пекин для организации восстания рабочих и создания нового очага Мировой революции.
Несмотря на ранний час вся усадьба была на ногах. Взад-вперед бегали сотрудники; на земле, посреди луж, валялись забытые вещи и бумаги.
Нина в тревоге разглядывала автомобили, стоявшие у ворот: дверцы их были распахнуты, и девчонки-стенографистки торопливо пихали внутрь узлы и чемоданы.
Значит это было правдой: из Москвы пришел приказ об эвакуации.
С утра стояла влажная жара, но Нину сотрясал озноб. Если большевики уедут, что станется с нею? Она страстно надеялась, что они ее отпустят или попросту забудут о ней – и тогда она сможет разбить красную решетку на окне и выбраться отсюда.
В последнее время советские работники жили как на пороховой бочке: революция в Китае не задалась, советское полпредство было разгромлено, а местных коммунистов казнили без суда и следствия. Их отрубленные головы выставляли на городских площадях – в назидание народу.
К августу 1927 года стало окончательно ясно, что дело проиграно. Большие города контролировали белые колонизаторы и местные бандиты-генералы, а нищие крестьяне интересовались делом социализма не больше, чем погодой в Австралии.
Москва потратила огромные средства на пропаганду и гражданскую войну в Китае, и поражение на Дальнем Востоке означало для советского правительства крушение всех надежд. Кто-то должен был ответить за случившуюся катастрофу, и агенты, работавшие в Пекине, оказались зажатыми между двух огней: с одной стороны, их поджидали китайские полицейские с кривыми мечами, а с другой – строгие товарищи по партии.
Что и говорить – возвращаться в СССР было страшно.
На крыльцо вышел Борисов, инструктор по партийной работе, и Нина невольно вздрогнула. Напиваясь, этот негодяй всегда ломился к ней в комнату: «Давай займемся классовой борьбой!», и она спасалась только тем, что устраивала у двери баррикаду из мебели.