Ее монахи, как и монахи в шафрановых рясах, любопытствовали о ее внешности и стремились добиться от нее благосклонности. Считалось, что благословение богини обеспечит следующую инкарнацию в брамина. Не стремился к этому один Гандхиджи, ибо принял он путь подлинной смерти.
Так как она не появилась в зале, жрец продолжил беседу.
– Меня зовут Баларма, – заявил он. – Могу ли я узнать твое имя, достопочтенный господин, и, может быть, твою цель?
– Меня зовут Арам, – сказал нищий, – и я принял обет десятилетней нищеты и семилетнего молчания. К счастью, семь лет уже минуло, и я могу сейчас поблагодарить своих благодетелей и ответить на их расспросы. Я направляюсь в горы, чтобы разыскать там подходящую пещеру, в которой мог бы предаться медитациям и молитве. Я, пожалуй, воспользовался бы на несколько дней вашим гостеприимством, перед тем как возобновить свое путешествие.
– В самом деле, – сказал Баларма, – нам будет оказана честь, если святой подвижник сочтет подобающим почтить наш монастырь своим присутствием. Желанным гостем ты будешь для нас. Если тебе понадобится что-либо для твоего долгого пути и мы будем способны тебе в этом помочь, прошу, скажи нам об этом.
Арам уставился на него своим немигающим зеленым глазом и промолвил:
– Монах, который первым меня приметил, носил не темную рясу вашего ордена. – И он дотронулся до темного одеяния. – Мне показалось, что мой несчастный глаз уловил какой-то другой цвет.
– Да, – ответствовал Баларма, – ибо послушники Будды обрели у нас приют, недолго отдыхая здесь, в нашем монастыре.
– Это воистину интересно, – кивнул Арам, – ибо хотелось бы мне поговорить с ними и узнать при случае побольше об их Пути.
– Коли ты останешься на время здесь, тебе представится много таких возможностей.
– Тогда я так и поступлю. А долго ли будут они здесь?
– Сие мне неведомо.
Арам кивнул.
– Когда смогу я поговорить с ними?
– Сегодня вечером, в тот час, когда все монахи собираются вместе и беседуют на любые темы – все, кроме принявших обет безмолвия.
– Ну а до тех пор я посвящу свое время молитве, – сказал Арам. – Благодарю тебя.
Каждый слегка поклонился, и Арам вошел в свою келью.
В тот вечер Арам был среди монахов в час общения. В это время члены обоих орденов встречались друг с другом и пускались в богоугодные беседы. Сэм там не присутствовал, не было и Така, ну а Яма и вовсе здесь не появлялся.
Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.
– Кажется странным, – сказал он чуть погодя, – что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.
– Мы – странствующий орден, – откликнулся монах, к которому он обратился. – Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.
– В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может, где-то здесь имело место какое-то откровение, которое могло бы расширить мои представления о мире, узнай я о нем?
– Все мироздание – сплошное откровение, – сказал монах. – Все меняется – и в то же время остается. День следует за ночью… каждый день – иной, но все же это день. Почти все в мире – иллюзия, однако формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной реальности.
– Да-да, – вмешался Арам. – В путях иллюзии и реальности я многоопытен, но спрашивал-то я о том, не появлялось ли в округе новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.
С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним сандалию, чтобы его раздавить.
– Молю, брат, не причиняй ему вреда, – вмешался монах.
– Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают, что, во‐первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во‐вторых, убийство насекомого не отягчает личной кармы.
– Тем не менее, – объяснил монах, – поскольку вся жизнь едина, в этом монастыре принято следовать доктрине ахимсы и воздерживаться от прерывания любого ее проявления.
– Но ведь, – возразил Арам, – Патанджали утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз вины падет на меня, убью я или нет, – из-за наличия намерения. Итак, я мог бы раздавить его и не стать ничуть хуже – в соответствии с принципом ахимсы. Но поскольку я здесь гость, я, конечно же, уважу местные обычаи и не совершу подобного поступка.