– Я делаю отсюда вывод, что ты акселерист.
– Нет, – сказал Сэм, – просто любопытствующий. Я любопытен, вот единственная причина.
– Тогда, отвечая на твой вопрос, – заговорил Брахма, – скажу, что причиной этому – то, что они не готовы. Если бы мы начали действовать сразу – да, тогда это могло сработать. Но нам поначалу было все равно. Потом, когда возник этот вопрос, мы разделились. Слишком много прошло времени. Они не готовы и не будут готовы еще много веков. Если их на настоящем этапе снабдить развитой технологией, это приведет к неминуемым войнам, которые уничтожат и те начинания, которые они уже претворили в жизнь. Они зашли далеко. Они дали толчок цивилизации по образу и подобию своих древних праотцов. Но они еще дети, и, как дети, они бы играли с нашими дарами и обжигались бы на них. Они и есть наши дети, дети наших давным-давно мертвых первых тел, и вторых, и третьих, и неизвестно скольких еще – и отсюда наша родительская за них ответственность. Мы должны не допустить, чтобы они стали акселератами, чтобы ускорение их развития привело к индустриальной революции и уничтожило тем самым первое стабильное общество на этой планете. Наши отцовские функции легче всего выполнять, руководя ими, как мы это и делаем, через Храмы. Боги и богини – исходно родительские фигуры, и что же может быть правильнее и справедливее, чем принятие нами этих ролей и последовательное их использование?
– А зачем же тогда вы уничтожили их собственную зачаточную технологию? Печатный станок изобретался на моей памяти трижды – и всякий раз изымался.
– Делалось это по тем же причинам – они еще не готовы. И было это на самом деле не открытие, а скорее воспоминание. Нечто из легенд, которое кому-то удалось воспроизвести. Если нечто должно появиться, оно должно явиться результатом уже наличествующих в культуре факторов, а не должно быть вдруг вытащено за уши из прошлого, как кролик из цилиндра фокусника.
– Похоже, ты проводишь в этом пункте очень последовательную линию. И наверное, твои лазутчики обшаривают весь мир, уничтожая все признаки прогресса, какие только им удастся обнаружить?
– Нет, это не так, – сказал бог. – Ты рассуждаешь так, будто мы хотим навсегда нести бремя божественности, будто мы стремимся поддерживать средневековую темноту, чтобы навечно терпеть скуку нашей вынужденной божественности!
– Короче говоря, – заключил Сэм, – да. Ну а молитвомат, что установлен у самого входа в этот Храм? Он что, с точки зрения культуры – пара колеснице?
– Это совсем другое, – сказал Брахма. – Как божественное проявление, он вызывает у горожан трепет и никаких вопросов. По причинам религиозным. Это совсем не то, что дать им порох.
– Ну а если допустить, что какой-нибудь местный атеист утащит его и расковыряет на части? И если вдруг это будет Томас Эдисон? Что тогда?
– В них вмонтирована сложная система запоров. И если кто-нибудь, кроме жреца, откроет хотя бы один из них, устройство взлетит на воздух – вместе со взломщиком, разумеется.
– Как я заметил, вам не удалось не допустить изобретения перегонного куба, хотя вы и пытались. И вы шлепнули в ответ алкогольным налогом, который нужно платить Храмам.
– Человечество всегда искало избавления в пьянстве, – сказал Брахма. – Обычно это так или иначе отражалось и в религиозных церемониях, чтобы ослабить чувство вины. Да, поначалу мы попытались было подавить алкоголь, но быстро убедились, что это нам не под силу. И вот в обмен на выплаченный налог они получают благословение своей выпивке. Слабеет чувство вины, слабеет похмелье, меньше распрей – ты же знаешь, это психосоматическое, – а налог весьма невысок.
– Забавно все же, что многие предпочитают вполне мирскую выпивку.
– Ты пришел просить, а продолжаешь насмехаться, не к этому ли сводятся твои речи, Сэм? Я согласился ответить на твои вопросы, а не обсуждать с тобой деикратическую политику. Ну как, не пришел ли ты наконец к какому-либо решению относительно моего предложения?
– Да, Мадлен, – сказал Сэм, – а говорил ли тебе кто-нибудь когда-нибудь, как ты соблазнительна, когда сердишься?