Конечно, Глеб самый старший, поэтому на него Ода и обратила внимание. К тому же он такой вежливый и внимательный. Вот только когда… Ведь отец отправил Глеба в Тмутаракань пятнадцатилетним, после этого Глеб и Ода не виделись четыре года.
* * *
А Глеб тем временем день ото дня все дальше шел вместе с черниговской дружиной в объятые солнцем широкие равнины, не ведая о переживаниях Олега. И мысли Глеба были совсем не об Оде.
На третий день пути вдали показались незнакомые всадники, в мохнатых треухах с луками и колчанами за спиной. Помаячили на холме и исчезли. Русичи усилили дозоры: от степняков всякого ожидать можно, в степи они у себя дома.
К вечеру войско Святослава наткнулось на следы половецкого становища.
По берегу небольшой речки чернели головешки потухших кострищ, валялись обломки жердей. Вокруг на истоптанной луговине виднелись кучки лошадиного помета.
- На юг подались поганые, - сказал Гремысл, разглядывая в траве колеи от колес.
- Давно ли? - спросил Святослав.
Воевода поворошил рукой пепел одного из костров и, подумав, ответил:
- Больше шести часов прошло. Собираясь в дорогу без спеха.
- Думаешь, это не мы их спугнули?
- Думаю, не мы, княже.
- Ладно. - Святослав спрыгнул с коня. - Заночуем здесь.
Русичи расседлали лошадей, разожгли костры, стали варить кашу. Палаток не ставили, укладывались спать прямо на земле, постелив под себя лошадиные потники и закутавшись в плащи.
С первыми лучами солнца двинулись дальше. Проводниками были Гремысл и торчин Колчко.
Целыми днями боярин и торчин ехали впереди войска, не перекидываясь порой и парой слов. Колчко плохо говорил по-русски и больше объяснялся знаками. Гремысл вообще ни слова не знал на языке торков. Объяснения их друг с другом были короткими, но выразительными и касались только дороги.
К примеру, Гремысл показывал рукой на запад, цокал языком, изображая топот копыт, и называл какую-нибудь речку в той местности, через которую предстояло пройти войску. Это означало, что до захода солнца нужно было выйти к этой реке. Колчко в ответ кивал головой и одному ему ведомыми путями вел полки к нужной реке, обходя овраги и степные увалы.
Иногда проводники спорили, остановив коней посреди поля. Каждый на своем языке пытался убедить другого в правильности выбранного им пути. Войско останавливалось и ждало разрешения спора. Бывало, спор затягивался. Воевода слезал с коня и кинжалом чертил что-то на земле, торчин наблюдал за ним, сидя на своем низкорослом буланом коньке. Потом Колчко спешивался и своей кривой саблей принимался вносить поправки в рисунок воеводы. Оба так и сыпали словами, размахивая оружием перед носом друг у друга и кивая головой во все стороны.
Дружинники смеялись, глядя на них. Святослав, теряя терпение, кричал:
- Друг друга не зарежьте, спорщики!
В другой раз Святослав сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Гремысл оглянулся на князя. Махнул рукой Святослав, мол, уступи, пусть ведет торчин, как знает! Гремысл уступил.
Однако пришлось воеводе уступать и впредь, ибо только он упрется на своем, Колчко пальцы в рот и давай свистеть. Вот и получилось, что до Дона два проводника войско вели, а после Дона один.
У реки Тор вдруг преградили дорогу русичам половцы.
Изготовились черниговцы к сече, ощетинились копьями.
Святослав объехал ряды дружинников, придержал коня возле сынов своих, сказал строго:
- Чур, отца не срамить!
По знаку князя полки рысью пошли на кочевников. Вскоре от половцев прискакал гонец, сообщил, что хан желает с русским князем разговаривать.
- Ишь, чего захотел, черт узкоглазый! - усмехнулся Святослав и кивнул Колчко. - Спроси, как зовут хана. Не Шарукан ли?
Оказалось, что хана зовут Токсоба.
Святославу вспомнились предостережения Шарукана, захотелось ему посмотреть на храброго Токсобу.
На переговоры с ханом Святослав взял с собой кроме Гремысла и Колчко обоих своих сыновей. Токсоба выехал навстречу в сопровождении пяти военачальников-беев.
Хан был крепкого сложения, рыжеватые усы и бородка обрамляли его рот, который постоянно кривился в хитрой улыбке. Нос был слегка приплюснут, черные брови изгибались над желтыми, как у рыси, глазами.
К удивлению Святослава Токсоба заговорил с ним на ломаном русском:
- Здрав будь, княс. Куда путь держишь?
- Доброго здоровья, хан. В свои владения тмутаракан-ские поспешаю.
- Иль стряслось что, княс?
- Да так, по своим делам еду.
Токсоба заулыбался и сощурил глаза, как кот на печи.
- Ай, ай, княс!.. По своим делам едешь да по моим степям. За это деньга платить надо!
- Сначала, хан, ты заплати мне за то, что уже столько лет под моим небом живешь, - быстро нашелся Святослав.
Улыбка исчезла с лица Токсобы.
- Как так, княс? Небо никому не принадлежит, оно ничье…
- Раз небо ничье, вот я и взял его себе.
Токсоба несколько мгновений размышлял, не спуская глаз с невозмутимого Святослава. Потом засмеялся, обнажив крепкие белые зубы:
- Ай, какой хитрый княс! Как степная лисица! Хочу дружить с тобой.
- От дружбы никогда не отказываемся, - сказал Святослав.
Обменялись князь с ханом оружием и поклялись не сражаться друг с другом.
Глядя на удаляющегося Токсобу и его беев, Гремысл недовольно проворчал:
- Сколь еще ханов по степям шастает, на всех мечей не напасешься…
На исходе восьмого дня пути далеко впереди за зеленой холмистой степью обозначилась огромная бледно-голубая равнина, сливающаяся у горизонта с синим небом.
- Гляди, Давыдко, море! - весело воскликнул Глеб. Давыд привстал на стременах и вытянул шею, впившись в даль жадными глазами. Ему захотелось погнать коня, чтобы увидеть вблизи морскую гладь: Глебу хорошо смеяться, он прожил на берегу моря целых четыре года.
В этот вечер русичи расположились станом недалеко от морского берега.
Давыд отлучился из стана. Желая удостовериться, княжич зачерпнул в пригоршню морской воды и глотнул. Вода обожгла ему горло. Давыд закашлялся и утер губы рукавом.
Волны лениво лизали песок у самых ног юноши. Красное солнце медленно погружалось вдали прямо в морскую пучину. Закатное небо полыхало багрянцем. Теплый ветерок шевелил волосы на голове Давыда. То был чужой ветер с соленым запахом.
- Еще прадед мой Святослав Игоревич примучил здешние земли у морского пролива вместе с городом Тмутараканью, - услышал вернувшийся в стан Давыд отцовский голос у костра. - Навел он свои храбрые дружины после разгрома волжских хазар на хазар тмутараканских и обложил их данью. Все здешние народы признали власть и силу Святослава, он перед походом на Дунай посадил князем в Тмутаракани своего двоюродного брата Игоря. Только недолго тот княжил, помер через год после гибели Святослава Игоревича. При князе Ярополке[54], сыне Святослава, в Тмутаракани сидел воевода Сфирн, племянник Свенельда[55]. Уже при нем ясы и касоги отказали в дани русичам.
Владимир Красное Солнышко посадил сначала в Тмутаракани своего сына Святослава, а после его смерти - другого сына Мстислава.
- Который от венгерки был? - спросил воевода Ратибор.
- Не от венгерки, а от немки, - ответил Гремысл.
- Как же от немчуги, когда от венгерки! - заспорил Ратибор. - Она была четвертой женой Владимира, и звали ее… Кажется, Гизелла.
- Гизелла родила Владимиру Позвизда, а матерью Мстислава была немка Адель, - сказал Гремысл.
- А я думал, что Мстислав от чехини рожден был, - растерянно проговорил Ратибор.
- От чехини у Владимира был один Святослав, - продолжил разъяснение Гремысл. - А Адель родила ему кроме Мстислава еще Станислава и Судислава. Так ведь, княже?
Дружинники посмотрели на Святослава, который с улыбкой слушал спор.
- Верно, Гремысл, Адель родила князю Владимиру троих сыновей, только она была не немка, а чехиня, - сказал Святослав и поворошил палкой в костре. - Немку же звали Малфрида, и умерла она в один год с Рогнедой, бабкой моей.