- Нам-то чего от этих знамений ждать, сказал тебе Ефрем? - спросил Святослав.
- Усобица разгорится в земле Русской, - печально ответил Изяслав, - либо нахлынут поганые из Степи, звезда-то была красная, предвещающая кровопролитие. Я ведь зачем тебя призвал…
- Про знаменья поведать, - Святослав не скрывал улыбки.
- Знаменья - это присказка, а сказка впереди, - хмуря брови, продолжил Изяслав. - Не слыхал, что Всеволод Полоцкий учинил?
- Не слышал, - насторожился Святослав.
- В Ильин день[63] поступил Всеслав с ратью ко Пскову и бил в стены. Три дня отбивались псковичи, на четвертый день пожег Всеслав всю округу и ушел в свои леса. Сбываются знаменья-то!
- Неужто трое Ярославичей одного Брячеславича не одолеют? - покачал головой Святослав. - Скликай рать, великий князь, до зимних холодов успеем добраться до Всеслава.
Изяслав оживился:
- Мыслишь, брат, стоит проучить Всеслава?
- Мыслю, стоит.
- Моя дружина готова к походу, - сказал Изяслав. -По чести говоря, не хотел я, брат, без тебя войну затевать, чтобы не подумал Всеслав, будто нет дружбы между нами. Ждал, когда ты из Тмутаракани воротишься.
- А Всеволод готов ли к рати со Всеславом? - спросил Святослав.
- Всеволод только сигнала ждет, едины мы помыслами с ним.
- Наверно, с той поры вы едины помыслами стали, когда уступил ты Всеволоду Ростов и Суздаль. Не так ли, брат?
Глаза Святослава сверкнули.
Изяслав смутился, не нашелся, что добавить.
А Святослав как ни в чем не бывало очи опустил, завздыхал:
- Не повезло мне в Тмутаракани, брат. Бежал Ростислав при моем приближении, а стоило мне уйти с полками, вернулся и опять сына моего с тмутараканского стола согнал. Придется вдругорядь к Лукоморью войско вести.
Изяслав тотчас вставил:
- Вместе пойдем, брат. Доберемся и до Ростислава! Святославу только того и надо было. Договорились братья соединить свои дружины у городка Любеча к середине октября. Изяслав послал гонца в Переяславль.
…Осень выдалась сухая и теплая. С Семенова дня[64] помочило немного дождями и перестало.
Дождался Святослав, когда смерды сметали сено в скирды, и только тогда разослал по селам бирючей[65], созывая охочих людей в свое войско. Пять дней ушло на сборы.
Княжеская дружина готовилась к походу особенно тщательно - Всеслав враг опасный. Гудит воинский стан у стен Чернигова на берегу Стрижени.
Накануне выступления собрал Святослав воевод и старших сыновей на военный совет.
- Двигаться будем скрытно, чтоб не почуял Всеслав беды, - молвил Святослав, - а посему черные люди и пеший полк порознь к Любечу пойдут.
- Как же полкам порознь идти, княже, ведь дорога-то на Любеч одна, - усмехнулся Гремысл.
- По одной дороге да не в один день, - повысил голос Святослав. - С пешим полком ты пойдешь, Гремысл. Черных людей Путята Прокшич возглавит. Во главе молодшей дружины Глеб встанет, во главе старшей - Регнвальд.
Воеводы переглянулись: сердит князь на Гремысла, коль с воеводства над старшей дружиной поставил его над пешей ратью.
Глеб после слов отца преобразился: в очах огонь заиграл, приосанился. Наконец-то и его поставили вровень с первыми воеводами.
На другой день спозаранку ушел пеший полк в сторону Любеча. На следующее утро Путята Прокшич по той же дороге черную рать увел.
Проснувшись, Ода встала с постели, глянула в окно на далекое поле за стриженью: не дымили костры, не стояли повозки, не было видно беловерхих шатров. Опустел широкий луг.
Услышав, как заворочался на ложе Святослав, Ода оглянулась на мужа и насмешливо промолвила:
- Проспал ты войну, мой князь. Ушло без тебя войско. Сонный Святослав приоткрыл глаза.
- Утопали, стало быть, мужички, - пробормотал он. - Вот и славно!
И опять заснул.
За утренней трапезой Ода сидела за столом между Глебом и Вышеславой. Олег, сидя напротив, бросал на мачеху взгляды исподлобья.
Ода поймала на себе один такой взгляд и обратилась к Олегу с усмешкой:
- Тебе, наверное, хочется закусить сегодня мною. А, Олег? Олег смутился и ничего не ответил.
- Матушка, Олег завидует Глебу, - с улыбкой сказал Давыд, - ведь ему батюшка доверил молодшую дружину.
Ода повернулась к Глебу: - Это так?
Глеб молча закивал головой, так как был с полным ртом. Вышеслава и Ярослав засмеялись.
Девушка вышла к завтраку без платка с волосами, заплетенными в длинную косу. Румянец во всю щеку и вьющиеся у висков локоны придавали ей необычное очарование. Ярослав не спускал глаз со своей старшей сестры. Мать и Вышеслава были для него самыми близкими людьми. С ними он часто виделся, разговаривал на немецком, ставшем для него вторым родным языком.
Святослав не баловал своего младшего сына особым сниманием, его холодность к жене постепенно перешла и на сына, который был очень похож на Оду.
Старшие братья уже вышли из детского возраста и относились к Ярославу скорее с дружеской опекой, нежели с братской любовью. Виновата в этом была отчасти и Ода, которая с самого начала старалась пробудить в пасынках не сыновние, а скорее дружеские чувства к себе. Материнское начало проснулось в Оде лишь с рождением Ярослава, когда ей самой исполнилось двадцать лет. К тому времени пасынки отдалились от нее, попав под опеку воспитателей, и Оде оставалось изливать пробудившуюся в ней нежность на оставшихся при ней Ярослава и Вышеславу.
Став постарше, пасынки держались с мачехой почти на равных, юный вид которой и непринужденная манера общения не ставили перед ними барьера излишней почтительности, какой обычно возникает при виде старших родственников. Пасынки называли Оду матушкой, но между собой звали ее по имени или прозвищами, подходящими для хорошенькой молодой женщины, способной привлечь их мужское внимание. Между ними исподволь шла непрестанная борьба за внимание Оды, первенство в которой держал Глеб до своего отъезда в Тмутаракань. Затем место Глеба ненадолго занял Давыд, но он не умел говорить приятные женщинам вещи и был напрочь лишен остроумия, поэтому Ода все больше тянулась к Олегу и Роману, оставив Давыда в тени.
Глеб, вернувшийся из Тмутаракани, вновь захватил внимание Оды. Это пробудило в Давыде чувство зависти и одновременно восхищение - Глеб умеет так непринужденно держаться с Одой. Олег в отличие от Давыда страдал муками ревности, что его очень сердило: такого с ним еще не бывало. И только Роман ко всему относился спокойно. Может, потому, что Ода никогда не забывала напоминать ему, как он красив…
Пришло время выступать и княжеской дружине.
Конница, сотня за сотней, проходили через ворота детинца. Всхрапывали кони, звенела под копытами мерзлая земля. Ярко алели на фоне белокаменных княжеских палат и стен Спасского собора красные плащи и щиты всадников.
- Что же, княже, ни тулупов, ни полушубков не берете с собой, - торопливо спускаясь по ступеням крыльца, сказал тиун идущему впереди Святославу. - Холода на носу. Померзнете!
- Какие холода, Аксен? - засмеялся Святослав. - Лист с деревьев еще не опал. До Дмитриевской недели[66] снега не видать!
- А если установится санный путь сразу после Дмитриевской недели да прихватит морозцем, - не отставал тиун, - тогда как, князь?
- Не будет нынче зима морозной, - беспечно отозвался Святослав. - Видал, небось, журавли низко на юг летели. Эй, соколики! - окликнул князь сыновей. - Довольно прощаний, на коней! Труба дважды пропела!
Сам Святослав уже успел проститься и с женой, и с дочерью, и с боярином Веремудом, которого оставлял вместо себя в Чернигове.
Роман первым взлетел на своего жеребца и поскакал вслед за отцом, выезжавшим с княжьего двора. Давыд выпустил из объятий Вышеславу и, ворча взобрался в седло: не привык он подниматься в такую рань.
Олег перебросил поводья через голову коня, но медлил вступить ногой в стремя, наблюдая, как прощаются Глеб и Ода. Мачеха держала Глеба за руку и что-то негромко ему говорила, а Глеб кивал головой в островерхом шлеме. К ним приблизилась Вышеслава рука об руку с Ярославом. Ода быстро поцеловала Глеба в щеку и обернулась, ища кого-то глазами. Мимо нее проехал Давыд на своей рыжей лошади. Ода помахала ему рукой и в следующий миг встретилась взглядом с Олегом.