– Крещение связано с исповедью, королева русов. Какой грех ты просила отпустить тебе прежде, чем принять христианство?
Ольга молчала, потупив глаза.
– От этого зависит будущее правление великого князя Святослава.
– Я… Я покаялась, что знала о покушении на жизнь моего супруга…
– Ты хотя бы представляешь, что будет, если об этом узнает Святослав?
– Но тайна исповеди…
– Тайна исповеди – засапожный нож Византии. И они когда-нибудь воспользуются им.
– Ты не веришь императору Константину?
– Верю. Но император не вечен. А как поступит его преемник, можно только гадать.
– Но…
– За честь, оказанную тебе, мы заплатим кровью своих воинов. Послы, которые прибудут в Киев, потребуют участия наших дружин в войне Византии на ее сирийских окраинах.
– Почему ты так думаешь, Свенди?
– Потому что знаю. У меня есть свои люди в императорском окружении. Они дорого стоят, но отрабатывают мои дары.
Великая княгиня нахмурилась.
– А в окружении святейшего патриарха тоже есть твои люди, Свенди?
– Тебя принимал патриарх?
– Естественно. Святой патриарх утверждает таинство крещения.
– И какой же из грехов ты просила отпустить тебе у самого патриарха?
Ольга смутилась. Только на мгновение.
– Его святейшество патриарх сказал, что у принявшего христианство правителя его соправитель не может быть язычником. Ты остаешься командующим всеми боевыми силами Киевского княжества и постоянным членом Боярской думы, Свенди, но… – она запнулась, – но не можешь претендовать на управление Киевской землей.
– Никогда не доверяй ромеям, моя королева, – усмехнулся Свенельд, хотя и чувствовал себя уязвленным. – Будь они в порфире или в простой рясе.
Ольге был неприятен этот разговор. И поэтому она тут же постаралась его замять.
– А что мне скажет первый боярин по поводу этого требования его святейшества?
– Свенди прав, великая княгиня, – вздохнул Берсень. – Византийцы ничего не делают от широты души, для них хорошо только то, что выгодно империи. Я тоже получил весточку от верного человека из Царьграда. Византии нужны наши воины, королева русов, они увязли в войне с арабами.
Ольга задумалась. Она верила в искренность друзей детства, верила в их преданность Киевскому княжеству и себе лично и понимала, что как в их сомнениях, так и в их прямоте звучит, прежде всего, верность ей. Ей лично, потому что все шло оттуда, из их общего детства.
– Вы правы, друзья моего детства. Я не единожды слышала прозрачные намеки на то, что Византия готова принять в свой состав русскую рать на особых и очень щедрых условиях.
– И что же ты ответила, королева русов? – спросил Берсень.
– Я сказала, что вопросы войны и мира у нас решает только Боярская дума.
– Разумный ответ, – улыбнулся Свенельд. – Как приедут, так и уедут.
– Оставив посольские дары для наших дружин, – усмехнулся Берсень.
Как ни была великая княгиня очарована приемом, оказанным ей в Византии, как ни обворожило ее сверкающее богатство столицы тогдашнего цивилизованного мира, у нее хватило здравого смысла решительно отказать послам ромеев в их просьбе помочь империи войсками. Но, отказав послам, она увидела в Асмусе знатного человека из того, прекрасного мира. Человека, преданного ей, почему и повелела назначить его воспитателем собственного сына вопреки совету друзей детства.
Свенельд был возмущен ее решением. Но скрыл это до поры, поскольку у него был свой верный человек в окружении малолетнего Святослава. Руслан. И воевода был твердо убежден, что ему вовремя станут известны все разговоры нового воспитателя с воспитанником.
Кроме Руслана в окружении княжича Святослава был и старый воин Живан. Когда-то в бою он прикрыл князя Игоря собственным щитом, и впоследствии не без помощи великого воеводы оказался дядькой маленького Святослава. Но Живан был слишком прямолинеен для той службы, которую отныне обязан был исполнять Руслан.
Резко отказав Византии в военной помощи, великая княгиня занялась устроением собственной земли. Ее предшественники трудились над расширением Киевской Руси, а огромный славянский мир, по счастью, решал пока свои собственные племенные задачи и до сей поры существовал по законам оккупантов русов. Боярские дружины время от времени, а совсем не в определенные месяцы, с шумом и смехом отправлялись в славянские земли на откровенный грабеж. Это именовалось полюдьем, а на самом-то деле было просто разбоем: убивали мужчин, насиловали женщин, а детей отправляли в рабство. Этот узаконенный княжеской властью разбой возмущал славян и нередко приводил к разрозненным, но весьма кровавым восстаниям, которые, впрочем, жестоко подавлялись, почему и назывались «примучиванием».