Направившись к дому, он отпер подъезд, и графиня с княгиней вошли в дом.
Он был небольшой, но очень уютный, вся меблировка, состоявшая из дорогой мебели, зеркал, бронзы, содержалась в образцовой чистоте.
Из окон, выходивших в сад и во двор, лились потоки света.
— Где мы? — удивленно спросила княгиня.
— У меня! — отвечала Клавдия Афанасьевна.
— У тебя!
— Да, этот дом принадлежит матери моего мужа, которая до самой смерти не хотела переезжать в другую часть города. После ее смерти муж оставил его таким, каким он был, но, конечно, ремонтировал, оттого он и выглядит почти новым. Старик Акимыч, бывший дворецкий старой графини, с женой и двумя взрослыми дочерьми, сторожит этот памятник его барыни как зеницу ока; старшая его дочь служит у меня камеристкой, и все семейство мне очень предано… Я вспомнила об этом домике, заботясь о тебе… Домик этот точно нарочно устроен для свиданий… влюбленных.
Княгиня вспыхнула и укоризненно посмотрела на свою подругу.
Та как будто не заметила этого взгляда и продолжала:
— Сегодня суббота… Через неделю я приеду сюда в это же время… Теперь ты знаешь дорогу и можешь приехать одна… Впрочем, карета, которая привезла нас сюда, будет ожидать тебя у подъезда моего дома и доставит тебя без хлопот в этот глухой уголок Петербурга… За это время я извещу Потемкина, и он также приедет сюда… Мы оба будем тебя ждать после трех часов…
— Если это уже так надо, то я приеду… — сказала княгиня с дрожью в голосе. — Но ты ведь будешь здесь, не правда ли?.. Ты будешь около меня? Ты мне это обещала…
— Да, да, если ты этого хочешь, успокойся…
— У меня нет больше от тебя тайн, Клодина; все, что бы я ни говорила с Григорием Александровичем, ты можешь слышать…
— Какое счастье, что я вспомнила об этом домике… — заметила графиня, не отвечая ничего на слова Зинаиды Сергеевны.
Они вышли из дома.
Акимыч почтительно ожидал их у крыльца.
— Иди садись в карету, я сделаю только кое–какие распоряжения… — сказала графиня и, подойдя к старику, стала ему говорить что‑то вполголоса.
Через несколько минут она вышла из калитки и села рядом с княгиней Святозаровой.
Менее чем через четверть часа они были уже дома, и княгине вскоре доложили, что за ней приехала карета.
Подруги расстались, крепко несколько раз поцеловавшись.
Неделя прошла.
Княгиня Зинаида Сергеевна с удовольствием бы провела эти дни наедине сама с собой, но графиня Клодина, видимо опасаясь, как бы ее подруга не раздумала и не разрушила бы этим весь хитро придуманный план, являлась к ней ежедневно и под каким‑нибудь предлогом увозила ее из дому.
В субботу утром князь Андрей Павлович Святозаров получил следующее письмо:
«Ваше сиятельство!
Один преданный друг считает своей священной обязанностью предупредить вас о деле, которое касается вашей чести и семейного счастия и которое известно уже всему Петербургу. Уже с месяц, как княгиня Святозарова назначает свиданья одному молодому офицеру. Эти свиданья происходят в 10–й линии Васильевского острова. Там есть единственный приличный дом с тенистым садом, и вы без труда найдете его. Сегодня, в субботу, они должны видеться там после трех часов! От вас зависит, ваше сиятельство, убедиться в справедливости этих слов и наказать тех, кто покрывает незаслуженным позором ваше честное имя».
Прочитав эти строки, князь, как пораженный громом, упал в кресло в своем обширном, роскошно отделанном кабинете.
Его била лихорадка, и он обезумевшими глазами смотрел на листок бумаги, который держала его дрожащая рука.
— Какая подлость! — хрипло простонал он и злобно скомкал роковое письмо.
Несколько минут он остался неподвижен и даже перестал дышать.
Затем он поднял голову, его побледневшие губы горько улыбались.
— Анонимное письмо! — с омерзением сказал князь самому себе.
Вдруг в груди его заклокотало ревнивое бешенство.
— Но если это правда! — прошептал он. — У меня нет врагов! И притом этот подробный адрес… Нет, это, должно быть, правда… Она не любит меня… О, позор, позор! Обманут, обманут ею… О, несчастная, презренная женщина… Ничто не удержало ее, бесстыдную, от преступной страсти — даже мысль о своем ребенке не могла спасти ее! Она украла мою честь и покрыла позором мое имя и колыбель своего ребенка… А я… я любил ее так искренне… я все еще люблю ее и теперь!.. О, как справедливо было мое подозрение… Это ужасно, ужасно!
Он вскочил в неистовстве.
Из его груди вырывались глухие стоны, его руки поднялись как бы кому угрожая.
Было мгновение, когда он хотел идти к жене и показать ей это письмо.
Если бы он это сделал, княгиня могла бы сейчас оправдаться, рассказав всю правду.
Но, к несчастью, князь этого не сделал.
Ревность — плохой советник.
Она овладевает разумом и сердцем и смущает самую сильную душу.
Князь решил убедиться и отомстить.
Дьявольский план графини Клодины удавался как нельзя лучше.
Князь неровными шагами стал ходить по кабинету, стараясь успокоиться, что было необходимо для появившегося в голове его плана.
Спокойствие между тем не давалось ему.
Напротив, он более и более расстраивал себя, припоминая поведение своей жены за последнее время. Оно представлялось ему в самых мрачных красках. Ее слова, ее движения, самое выражение ее лица восставали в его односторонне направленном уме уличающими фактами ее неверности.
Сомнение в ее виновности через какие‑нибудь полчаса выросло в твердую уверенность…
— О, я буду отомщен, я смою мой позор кровью…
Он бросился в детскую, чтобы у колыбели своего ребенка найти силу пережить те несколько часов, которые остались до полного убеждения в том ужасном факте, что он «обманутый муж» и что у его сына нет «честной» матери.
XI
ДВОЙНОЙ ВЫСТРЕЛ
К завтраку граф вышел по наружности совсем спокойный.
Он принудил себя даже к разговору со своей женой.
При этом, однако, он пристально смотрел на нее и заметил, что она имела расстроенный и рассеянный вид.
«У нее нечистая совесть!» — подумал он.
После завтрака он спросил:
— Ты сегодня дома?
— Нет, я думаю выйти.
— Куда, можно полюбопытствовать?
— К Клодине.
— Но она, кажется, была вчера у тебя.
— Да, но я обещала ей сегодня привезти узор для подушки…
— Ты поедешь в карете?..
— Нет, я хочу пройтись, мне необходимо движение…
— Как хочешь… Я также еду.
С этими словами он вышел из столовой.
Княгиня вздохнула.
Ее снова охватил страх.
Но не ехать было нельзя. Графиня и он ждали.
«Быть может, я поступаю нехорошо, но я делаю так, как подсказывает мне моя совесть!» — подумала княгиня.
Князь Андрей Павлович вернулся к себе в кабинет и с силой дернул за сонетку.
Через минуту в комнату вошел камердинер.
— Велите заложить карету, но чтобы она не выезжала к подъезду ранее, нежели я скажу.
— Слушаю–с, ваше сиятельство! — сказал старый слуга и направился к двери.
— Степан! — остановил его князь. — Когда графиня выйдет из дома, доложишь сейчас же мне.
Камердинер вскинул удивленно–испуганный взгляд на своего барина, но тотчас потупился и, произнеся лаконически «слушаю–с», удалился.
Князь подошел к одному из библиотечных шкафов, стоявших по стенам обширного кабинета, отпер ящик и отворил его.
Вынув черной кожи футляр, он открыл его.
В футляре оказался изящно отделанный пистолет–двустволка.
Положив обратно футляр в ящик, он вынул из последнего пороховницу и мешочек с пулями. Медленно и тщательно зарядив пистолет, он сунул его в карман.
Медленными шагами начал он ходить по кабинету.
Дверь отворилась, и на ее пороге появился камердинер.
— Ее сиятельство изволили выйти из дому! — доложил он.
Князь вздрогнул, остановился, обвел слугу недоумевающим взглядом и вдруг, как бы что‑то вспомнив, быстро направился из кабинета, бросив на ходу камердинеру: