А бывало, и вовсе чепуху несли – про какой-то там остров посреди тайги, на котором они якобы все родились. Дескать, все они потомки князей недострелянных. А я слушаю и понять не могу: что за ерунда такая? Что ещё за сказочный остров? Какие ещё князья? Может, какое очередное произведение обсуждают? Или это у них шифры какие-то, кодовые фразы для конспирации? А как же иначе? Выходит, что-то задумали они серьёзное. Не сошли же они все разом с ума. Не могли же пять зрелых мужиков одинаково рассудком помутиться.
Я ему говорю:
– Ты что ж это делаешь, Фёдор? Хочешь меня опять одинокой оставить, да ещё и на весь двор опозорить? Хочешь, чтоб тебя, как Синявского с Даниэлем, в тюрьму посадили? Или, как Бродского, из страны выслали?
А он мне:
– Ниночка, родная, ты не переживай. Мы же всего только беседуем, никого не трогаем, никому от нас нет никакого вреда.
А как же мне не бояться, когда никого у меня не было, кроме него? Как же мне жить спокойно, когда я любила его и ребёнка от него хотела? А ежели не смогла б тогда забеременеть – никогда б уже не смогла. А как же рожать, когда отец – диссидент? Как же ребёнка растить, когда стука в дверь боишься, когда в любой момент ждёшь, что за ним придут? Сколько ни просила его, ни пыталась на него влиять – он всё меня успокаивал: «Не бойся, Ниночка, мы просто беседуем, никого не трогаем». А сам продолжал. Я уж и друзей его выгонять пыталась и не пускать – но разве ж я с пятью мужиками здоровыми справлюсь? Я уж и книги их запрещённые сжигала – а они только прятали их подальше.
– Ежели ты, Фёдор, о себе не думаешь, – говорила я ему, – так хоть обо мне да о наших будущих детях подумай!
А он обижался на меня, раздражался. Бывало, даже кричал:
– Ничего ты, дура, не понимаешь. Хватит уже доставать меня своей паранойей. Будешь нам мешать – уйду от тебя, так и знай.
Помню, однажды пошёл он с работы раньше меня. Обещал к моему приходу ужин сготовить. Прихожу – а дома ни ужина, ни его самого. А вместо него – какие-то мужики в форме. Всю квартиру вверх дном перевернули. Думаю: всё, конец.
Спрашиваю их:
– А где же мой Фёдор?
– Увезли его, – говорят, – на принудительное обследование.
Я даже сразу не поняла. Думала, на Лубянку его отправят. А тут – в больницу.
– А что с ним случилось? – спрашиваю.
– Не волнуйтесь, это просто проверка.
– Да он вроде нормальный у меня.
– Вот и проверим, нормальный он или нет.
Прождала его целые сутки – ни слуху ни духу. Думала: хоть бы он позвонил. Или хоть бы врачи позвонили и сказали, что с ним такое. А то увезли – и пропал человек.
На следующий день набралась смелости и поехала. Спрашиваю там всех подряд, у кого можно узнать, где находится пациент и в каком состоянии. А меня посылают от одного кабинета к другому. Добрый десяток кабинетов обошла, пока в одном из них не наткнулась на тётку, которая мне и говорит:
– У мужа Вашего обнаружили признаки вялотекущей шизофрении. Он отправлен на принудительное лечение. Передачи и свидания запрещены.
– Что ещё за вялотекущая шизофрения? – спрашиваю. – Он же нормальный!
А она мне:
– Женщина! Вы кто по образованию? Думаете, Вы лучше врачей понимаете, кто нормальный, а кто больной? Ваш муж опасен для общества. Сегодня он на советскую власть клевещет – а завтра с топором на Вас кинется. Мы были вынуждены его изолировать. Для Вашего же блага.
– А когда ж его отпустят?
– Как вылечим – так и отпустим.
С тех пор я его больше не видела. А через несколько дней поняла, что беременна. Моя начальница – Тамара Ивановна, помнишь её? – говорит мне:
– Разводись с ним.
Я говорю:
– Как же я с ним разведусь, когда он в больнице?
– В таких случаях разводят без его ведома. Он же у тебя невменяемый, недееспособный.
– А зачем же мне разводиться, если я люблю его? Ведь его когда-нибудь вылечат, выпустят – и мы заживём снова нормальной жизнью.
А она мне:
– Ты что, дура? Не понимаешь, что его не выпустят? Хочешь вслед за ним отправиться, а ребёнка сиротой оставить? Давай разводись, а то уволю. Мне здесь такого позора не надо.
Вот и пришлось мне заочно с ним развестись. А то как бы я тебя кормила без работы? Думала, не увижу его больше никогда. Так хоть ребёнка его воспитаю и человеком сделаю. Тосковала по нему – но хоть что-то от него осталось на белом свете.
Теперь видишь, какой он вернулся? Видишь, что он и правда больной? Уж и не знаю, почему его отпустили. Видать, безобидным сочли. Не боятся больше, что с топором на меня кинется. А речи всё те же – только ещё безумнее. Совсем у бедного крыша съехала. Кто ж знал, что может такое быть. Конечно, это правильно, что его тогда изолировали. Он и правда был не в себе. Уж не знаю, как насчёт его друзей. То ли они на него влияли, то ли он на них. Я из них больше никого не встречала с тех самых пор.