Я слушал всё это и впервые ощущал не просто неуважение, а настоящую ненависть к собственной матери. Я понял, что вместе с отцом потерял мать – и остался сиротой. Понял, что никогда не прощу ей того, что она отреклась от отца. И даже того, что она просто чтила погубивший его режим. Я даже не знал, что сказать ей. Она вдруг стала для меня совершенно чужим человеком, с которым бесполезно о чём-либо говорить, которому бесполезно пытаться объяснить что-либо, ибо она мыслит какими-то иными категориями и не способна понять даже родного сына. И лишь теперь я понимаю, что в тот момент просто свалил на мать львиную долю собственной вины, ибо в силу слабости своей оказался не способен нести её. Пусть она была тысячу раз неправа, но я был неправ ещё больше, когда в ответ произнёс, наверное, самые страшные слова, которые может сын сказать матери:
– Теперь я отрекаюсь от тебя. Прощай.
После этого я оделся и ушёл. Собрался за минуту, не взяв даже денег и документов. Мать была настолько шокирована моими словами, что не успела и рта раскрыть, чтобы постараться меня удержать. Не успела даже осознать, что я могу никогда больше не вернуться. Я отправился искать отца. Было лишь одно место на свете, где он мог быть. То место, которое он сам мне указал. То место, в существование которого я не верил. Но он-то верил и вполне мог пойти туда, ибо больше некуда. Мне приходило это в голову и раньше, но ни в каком другом случае, ни в каком другом душевном состоянии я не решился бы искать его там. Это был верх безрассудства, на какой способен только подросток.
В ту минуту я твёрдо решил, что либо найду отца, либо вслед за ним затеряюсь в бескрайних российских лесах, где ни живого, ни мёртвого меня никто никогда не найдёт.
IX
Я понимал, что, скорее всего, не найду отца. Сто километров от Туры строго на север через непроходимые заросли – это слишком абстрактно. Даже если допустить, что описанное отцом место существует, я ни за что не смог бы найти его. Даже если отец пошёл этим путём и я пойду вслед за ним, едва ли мы встретимся. Осознавал я и то, что могу не выжить в тайге. Мысленно смирился с этим и попрощался с жизнью. Если не смогу найти отца и попросить прощения, хотя бы так искуплю свою вину.
Одно я знал наверняка – что никогда не смогу больше вернуться к нормальной жизни. Я не взял с собой денег и документов, чтобы никто никогда не смог найти меня. Чтобы ничто не напоминало о прошлом. Чтобы порвать всякие связи с ним. Я перешёл в какую-то иную, неизведанную форму бытия. И только это спасало меня от отчаяния. Только так я мог избавиться от давящего чувства вины. И лишь теперь я понимаю, сколько было во всём этом ребячества.
Я не мог просто купить билет на поезд до Красноярска. Не только потому, что у меня не было денег и документов, но прежде всего потому, что это было не так романтично. Душа требовала из ряда вон выходящего безрассудства. Лишь бы самому себе доказать меру собственного отчаяния и посмаковать его подольше мелкими глоточками, прежде чем умереть. Так я отправился в Сибирь на электричках. «На собаках», как это называют в народе.
Я не знал расписания и не хотел его знать. Я не искал лёгких путей. Тем легче и свободнее было мне, чем более нелогичны были мои поступки. Я хорошо ориентировался в пространстве и неплохо знал географию нашей необъятной Родины. Этого мне было достаточно. Интуитивно угадывая, что электричка едет в нужную мне сторону, приблизительно представляя, какие крупные города должны встретиться по пути, иногда ошибаясь и заезжая в тупики – вот так, ощупью, двигался я на восток в течение двух недель, уже на второй день отъехав так далеко от дома, как не отъезжал ещё никогда.