Лернер с лихорадочным нетерпением ожидал встречи с Медвежьим островом, хотя, с другой стороны, ему делалось не по себе при мысли о собственной безмерно дерзкой затее. И вот он стоит у борта, опершись на поручни, и, знобко поеживаясь, ждет, когда душа откликнется на представшее взору зрелище. А как, собственно говоря, должен был выглядеть Медвежий остров? С какой стати ему быть иным, чем те острова, мимо которых они до сих пор проплывали? Деревьев, цветов, рек, домов — ничего подобного просто не бывает в этих широтах. В конечном счете отсутствие всего перечисленного и было причиной, по которой он отправился на Север. Ведь там, где есть дома, ничего не захватишь, приплыв на „Гельголанде“! Или он ожидал увидеть какой-то характерный силуэт, горную гряду необычных очертаний, какую-нибудь Магнитную гору, вроде той, о которую вдребезги разбился корабль Синдбада? В глубине души он, может быть, и воображал себе нечто подобное — медвежьи пещеры, утес, напоминающий голову медведя, подозрительно тихую бухточку, отверстие в скале, открывающее вход в подземелье, в котором с гулким шумом разбиваются бурлящие волны прибоя.
Вопреки ожиданиям остров оказался самым унылым из всех, какие им только встречались. Серый камень, и такой же серой показалась ему и цепляющаяся за камни растительность. Линии рельефа то повышались, то понижались, но нигде никакой тайны. Этот мирок представал на обозрение сразу и целиком. Из прилагаемой к шведской карте легенды следовало, будто бы тут наличествуют отдельные признаки цивилизации, что внушало известную тревогу относительно бесхозности этой земли. Упоминалась некая „Бургомистерская гавань“, была отмечена некая stuga[4], то бишь хижина, на вершине возвышенности указывалось расположение метеорологической станции, неподалеку от нее была отмечена какая-то могила. Следовательно, на Медвежьем острове уже кто-то умер и был похоронен. На этой скалистой хребтине, омываемой темной водой, должны были проступать признаки обитания человека, наподобие тех продолговатых отметин, которые наносят морские птицы, потершись клювом о камни. Даже в бинокль не удалось обнаружить никакой хижины. Метеорологическая станция, очевидно, представляла собой идеальную воображаемую точку, а могильный холм, вероятно, давным-давно сровнялся со своим мертвым окружением. Не безумием ли было отправляться сюда, как подсказывало ему первое ощущение, когда госпожа Ганхауз впервые заговорила об этом проекте? Что бы она сказала, увидев своими глазами это Ничто?
Ему невольно сделалось страшно, и со страху он ударился в философию. Невыразительность и бьющая в глаза бессмысленность были признаками небытия, какие бы тонны материи ни громоздились в этом ландшафте.
— Как хотите, а тут ничего не поделаешь, — сказал Рюдигер, железно выдерживавший расписание своих трапез: сейчас стрелка часов уже подошла к семи, хотя было еще светло, как днем.
Этот постоянный молочный свет, не менявшийся на протяжении дня, подрывал душевные силы Лернера, потому что без темноты ему не спалось. Что поделаешь, не был он скандинавом, который сходит с ума от радости, когда после долгой тьмы наконец наступает праздник света! Сев за стол в деревянной кабинке с круглыми иллюминаторами по бокам, где их уже ожидали штурман и господин Мёлльман (по морскому обычаю это помещение считалось кают-компанией), Лернер держался молчаливо, в то время как Рюдигер оживленно потирал руки. Разливать суп было его обязанностью, а тут как раз внесли дымящуюся кастрюлю.
— Для немецкого моряка овладение новой территорией в пользу отечества представляет собой незабываемое событие, — заявил Рюдигер, погружая ложку в перловую похлебку.
Овладение этой территорией казалось Лернеру, с тех пор как он увидел ледяную пустыню во всей красе, задачей совершенно невыполнимой. Разве можно завладеть тем, чего ты не покупал, не получил в наследство или в подарок? Разве можно чем-то овладеть, если нет двух участников, пускай вторым будет даже враг, с которым можно сразиться за это владение, чтобы отнять его силой? Говорят, эпилептик Цезарь упал в Египте наземь. Не растерявшись, он вцепился в землю руками и воскликнул: „Я держу тебя, Африка!“ Так учили на уроке латыни в школе. Неужели исторические анекдоты древних римлян и впрямь заключали в себе рецепты на все случаи жизни? Может быть, и Лернеру завтра во весь рост растянуться на берегу Медвежьего и, подобно Цезарю, вцепиться в эту землю?