Он сам удивился, как быстро ему удалось справиться с охватившей его оторопью, и от удовольствия невольно заулыбался. Старшая дама заметила эту улыбку. Она артистически владела искусством мимолетных нечаянностей. Разумеется, она улыбнулась в ответ — и ее лицо при этом заметно похорошело, — но сделала это так рассеянно, словно у нее промелькнула какая-то забавная мысль.
Лернер вышел в коридор и, отойдя на несколько шагов от своего купе, остановился около двери, ведущей в тамбур вагона. Оттуда заметно тянуло сквозняком. Он не сомневался в том, что произойдет дальше. Как он и думал, прождать пришлось не больше семи минут, но иной раз и семь минут тянутся очень долго. Спустя семь минут рядом с ним уже стояла Ильза. С той же чуждой смущения прямотой и серьезностью, с какой она посмотрела на него в купе, девушка сказала:
— Как хорошо, что вы меня поняли! Если я сейчас не покурю, то сойду с ума.
Она взяла из его портсигара сигаретку, стрельнула в него страстным взглядом и взяла еще две, потом еще две и спрятала их на груди.
— Денег у меня ни пфеннига. Эти люди способны оставить человека в дороге без денег, — сказала девушка со сдерживаемым возмущением.
Она курила по-детски. Затягиваясь дымом, не сводила глаз с горящего кончика сигареты. Даже не сказала спасибо.
Когда он вернулся в купе — после ее ухода он переждал еще минут семь, — там тотчас же завязалась беседа. Сначала все заговорили одновременно. Затем почтенный глава семейства поднял руку, требуя тишины:
— Позвольте представиться! Коре. Это госпожа Коре, а это фрейлейн Коре — моя племянница. Мы едем в Висбаден.
Лернер сообщил, что едет во Франкфурт.
— В таком случае мы большую часть пути проведем вместе! — воскликнула госпожа Коре и в первый раз за все время повернулась к нему всем корпусом, удостаивая прямого и полновесного внимания.
— Большая часть пути у меня уже позади, сударыня, — произнес Лернер с легким любезным поклоном.
Семейство увлеченно выслушало его рассказ. В нескольких словах он нарисовал перед ними картину серой пустыни Арктики, простирающейся за пределами Шпицбергена. Как же ему удалось вернуться из такого путешествия целым и невредимым и чуть ли не вызывающе здоровым?
— Да, мне это действительно удалось, — скромно ответил Лернер. — Но кто-то и не вернулся. Мы потеряли там капитана нашего корабля. Его останки покоятся в море возле Медвежьего острова.
— В море? — удивилась Ильза. — Не на острове? Неужели покойников просто бросают в воду?
Пришлось пуститься в объяснения. Рассказ Лернера был живым и подробным. Тут фигурировали черно-бело-красные столбы, документ с заявлением на право владения, капитан Абака и могила старовера; оказалось, что господин Коре и его супруга никогда не слыхали, что староверы крестятся двумя пальцами; супруги только покачали головой. После трагической случайности, приведшей к скоропостижной смерти капитана (слова "трагическая случайность" были цитатой из сообщения, которое Лернер направил германскому консулу в Тромсё, — так уж принято называть подобную смерть), так вот, после этой трагической случайности со всей очевидностью стало ясно, что началась непримиримая борьба за обладание Медвежьим островом. Русские запретили хоронить корветтен-капитана Рюдигера на острове, сославшись при этом на существующее староверческое захоронение. Подумать только, что именно мертвый Рюдигер представлял в глазах Абаки слишком явное свидетельство германского присутствия на острове! И это притом, что Абака был благородным противником! Когда капитана Рюдигера опускали с "Гельголанда", чтобы, как с чувством выразился Лернер, предать его останки "морской пучине"… ("Когда труп выбрасывали в воду", — перебила Ильза) — тогда капитан Абака выстроил свой экипаж на борту "Светланы". Среди безмолвия серой пустыни строй воинов в белоснежных кителях замер по стойке "смирно" и запел. Поющие голоса над водой очень растрогали Лернера. Желая дать своим слушателями представление о том, как это было, он сам запел приятным баритоном: "Воиново, воиново, шури-бури".