Лернер еще тогда, в поезде, заподозрил, что господин Коре питает к Ильзе особенный интерес. Взор банкира заволакивался пеленой какой-то чувствительности, когда он наблюдал, как Ильза разливает горячий чай. Что мешало ей стать отрадой этого дома? Ильза почти всегда была весела. В те минуты, когда девушка не улыбалась или не мурлыкала песенку, ее лицо принимало выражение задумчивой мечтательности, но никогда не становилось капризным и раздраженным. Лернеру представилось, что она кошка, заколдованная в человека. Кошечка с беленьким нагрудничком, и все-то она умывается, все-то вылизывает свою шерстку, непрестанно поглядывая, что делается вокруг. Как кошка, она загадочна и непредсказуема в своих внезапных решениях, быстрых сменах настроения и так же не подвластна ничьим влияниям, неподкупна на похвалу, нечувствительна к упрекам. Часто она помалкивала, но иногда ошеломляла Эльфриду Коре каким-нибудь неожиданным высказыванием.
— Тебе нельзя пойти на капитанский бал! — резко бросает Эльфрида.
— А почему?
Тон вопроса равнодушный. Запрет нисколько ее не огорчил, она только полюбопытствовала с каким-то почти научным интересом, в чем причина запрета. Госпожа Коре молчит. Господин Коре смущенно произносит:
— Тетя Эльфрида опасается, что у некоторых господ только одно на уме — как бы соблазнить молодую девушку.
— Почему "у некоторых"? — спрашивает Ильза. — Любой может так поступить.
Господин Коре залился краской, что случалось с ним только в те минуты, когда было нельзя — на глазах у жены.
Бесшумно, точно босиком, Ильза скользила по дому. У Эльфриды Коре была одна маленькая слабость. Оставшись наедине с собой, она любила, сидя перед трельяжем, разглядывать свои руки, любуясь кольцами. Она носила на своих коротеньких, сужающихся к кончик}' пальчиках множество колец. Блеск и огонь камней были так хороши! Затем она снимала кольца, доставала другие и снова глядела, как они сверкают на пальцах. Результатом этих задумчивых часов нередко был визит к ювелиру, которому она отдавала что-нибудь в переделку. Эти тихие радости, которые она переживала, любуясь своими ручками и кольцами, сопровождались иногда творческим озарением. Сидя вот так перед трельяжем и тихо поворачивая руку в солнечном луче, отчего белые, красные и голубые камни так и брызгали вокруг крохотными разноцветными солнечными зайчиками, она ощущала такое умиротворение, какое другие женщины испытывают при виде только что уснувшего у их груди младенца.
В комнате послышался шорох. Эльфрида резко вздрогнула, словно ее застали врасплох, когда она предавалась тайному пороку.
В одном из кресел сидела Ильза и смотрела на нее.
— Давно ты уже здесь?
— Не знаю, с полчаса. — Голос был тягучий и сонный.
И в тот же миг прозвонили один раз настенные часы с боем, по комнате разнесся такой звук, словно упала серебряная капля.
— А я тут занимаюсь тем, что просматриваю свои драгоценности. Хочу несколько вещей отдать в переделку, — торопливо объяснила Эльфрида.
Она страшно разозлилась на то, что Ильза сидела тут так незаметно, и на себя за то, что растерялась и глупо принялась что-то объяснять, как будто не вправе хоть с Уфа до вечера разглядывать свои унизанные кольцами пальцы. Можно подумать, что это самое сомнительное времяпрепровождение, какое бывает на свете!
— Ты же это делаешь каждый день, — добродушно сказала Ильза.
Между тем Эльфрида Коре была совершенно измотана ежедневным общением с Ильзой. От мыслей об Ильзе она просыпалась ночью с тревожным чувством и не могла потом заснуть. Она боялась, что в один прекрасный день сорвется в скандал, что, кстати, уже и случалось несколько раз, приводя Эльфриду в полное смятение. Она потом долго не могла успокоиться, и в душе у нее поселился глухой страх перед повторением подобной вспышки. Излишне даже упоминать о том, что на Ильзу эти крики не производили никакого впечатления. Эльфрида с ужасом наблюдала, как растет эта непробиваемость девушки. "Не разучилась ли я правильно воспринимать окружающую действительность? Вижу ли все в тех же красках, что остальные члены семьи?" Короче, она стала бояться, что сходит с ума.