Сагиб-Гирей в смятении вызвал Абдувелли-агу, крикнул бессильно:
— Иди к резиденту! Пусть остановит Прозор-пашу!..
А Веселицкий, сидя на скамеечке во дворике, нежась на мягком сентябрьском: солнышке, беспечно, с ленцой, объяснил аге:
— Генерал траву ищет для своих лошадей… Под Кафой трава плохая… От Ак-Мечети свернет к Козлову.
Абдувелли передал его слова дивану.
— Паша не траву ищет, а наши головы! — вскричал Багадыр-ага. — Не отдадим крепости сами — русские силой заставят!
Сагиб заскользил беспомощным взглядом по лицам чиновников, ждал ответа, поддержки.
Чиновники опустили глаза, покорно склонили головы, никто не решался сказать ни слова.
В тишине многозначительно и угрожающе прозвучал голос Джелал-бея:
— Если хан испортит воздух, то все начнут испражняться.
Аргинский Исмаил-бей подбодрил:
— Пошли нурраддина с войском!
— Это же война! — запротестовал Багадыр-ага.
Диван встревоженно зашумел.
— У русских пушки! — предупредил Багадыр-ага. — У нас ни одной. За два часа они оставят от Бахчисарая обгоревшие руины…
И все же хан послал нурраддин-султана Батыр-Гирея навстречу Прозоровскому.
Несколько отчаянных наскоков татарской конницы не остановили марш батальонов и эскадронов. Оставив на пологих склонах убитых и раненых, конница отступила, рассеявшись по холмистой степи.
В Бахчисарае воцарились уныние и страх — все обреченно ждали приближения Прозоровского. Верные туркам мурзы подумывали о бегстве к морю, чтобы, наняв лодки и корабли, покинуть эту проклятую Аллахом землю.
Но Прозоровский, изрядно напугав хана и диван, на Бахчисарай не пошел: на марше его нагнал нарочный из Кафы с приказом остановиться. Ищущий сражений князь долго вертел в руках измятый лист за подписью генерал-поручика Щербинина, пытаясь в коротких строках найти причину такого приказа.
А причина была в письме Никиты Ивановича Панина. В том самом письме, что предписывало Евдокиму Алексеевичу особо не усердствовать в требовании крепостей, но добиться от хана акта о независимости Крыма.
Резоны, изложенные Паниным, были убедительны, но тень обиды все же легла на генеральское сердце: получалось, что и его труды, как и прежние усилия Веселицкого, подвергались сомнению.
А Веселицкий, почувствовав силу ногайцев, решил проигнорировать указание Панина и еще настойчивее стал обхаживать ордынских депутатов.
В конце октября, поощряемые резидентом, депутаты обратились непосредственно к Щербинину с формальным ходатайством об оставлении крымских крепостей за Россией.
Такое же письмо было направлено Сагиб-Гирею.
Для соблюдения целостности и независимости ногайских орд, говорилось в письмах, «крепости Яниколь и Керчь с тем околичным углом, который почти, натурою от сего полуострова отделен, яко способных сих гаваньми мест на содержание в Черном море достаточного флота и гарнизона в вечное отдать владение России».
Ногайцы сами, без согласия крымцев, отдавали крепости России!
Положение в Крыму обострилось до предела — ханство стояло в одном шаге от раскола и, вероятно, внутренней войны.
Сагиб-Гирей в очередной раз собрал диван, который, против обыкновения, заседал недолго, тихо, без криков, с какой-то обреченностью.
Багадыр-ага снова убеждал всех в необходимости уступок:
— Как нам уже известно, в Фокшанах турки проявили податливость домогательствам русских послов и при определенных условиях были согласны отдать наши места. Тогда нам помогла неразумность русского паши. В Бухаресте его не будет! А прежний русский посол нового разрыва не допустит… Чести хана будет нанесен ущерб, ежели кто-то за него станет распоряжаться крымской землей!.. Следует хотя бы внешне сохранить перед всеми государями самовластие хана!
Теперь агу поддержали многие. Даже Мегмет-мурза, который ненавидел русских, понял, что другого выхода нет, и призвал уступить крепости. (Никто из присутствующих, правда, не знал, что в тайной беседе Веселицкий посулил мурзе крупный пансион за содействие).
Диван решил не отдавать судьбу Крыма в турецкие, а тем более в ногайские руки и согласился на все пункты предложенного Щербининым договора. В Кафу поехал мурза с предложением возобновить негоциацию в Карасу-базаре.
Но Евдоким Алексеевич, который уже знал от Веселицкого о решении дивана, церемониться не стал — жестко потребовал немедленно — без всяких переговоров! — подписать договор и акт.