Екатерина задумалась.
Бунтами Русь удивить было трудно — бунтовали всегда. Даже в первопрестольной Москве аккурат два года назад поднялась чернь, ломилась в Кремль, убила архиерея Амвросия, других служилых людей, грабила и бесчинствовала. Но то бунтовала чернь — безоружная и пьяная. Посланный в Москву Григорий Орлов быстро восстановил порядок, наказал виновных… На Яике было другое: поднялись казаки — люди в военном деле толк знающие, к дисциплине приученные, сабель и пушек не боящиеся. И самое пугающее — это имя покойного мужа императора Петра III, ставшее знаменем бунтовщиков. Ибо, по долетевшим в Петербург слухам, подвинул казаков на мятеж именно он, Петр, чудом якобы спасшийся тринадцать лет назад от смерти, скрывавшийся до поры в народе, а теперь возомнивший вернуть себе коварством отнятый престол и дать простому люду истинную волю.
«За царя сражаться сам Бог велел, — думала Екатерина, комкая подрагивающими пальцами вышитый платочек. — Только кто этот мерзавец, именем убиенного назвавшийся?..»
Через неделю-другую узнала — беглый колодник Емелька Пугачев. И тотчас послала рескрипт Оренбургскому генерал-губернатору Ивану Рейсдорпу, чтобы подавил бунт.
А в ответ — вести печальнее прежних: ширится смута, заполняет все новые и новые земли. Уже не только казаки поднялись, но и башкиры, татары казанские, казахи, уральские работные люди. Рейсдорп рад бы усмирить их, да не может — малочисленными крепостными гарнизонами много не навоюешь.
«Видно, крепкое войско надобно, чтобы опрокинуть бунтовщиков, — сжала губы Екатерина. — Только нет войска — с турком оно накрепко повязано… Мир нужен, мир…»
Она черкнула Панину записку: представить на ближайшем Совете свои рассуждения о скорейшем достижении желанного мира с Портой.
Панин повеление исполнил. На Совете говорил, по обыкновению, неторопливо, с ленцой, но умно и понятно:
— Рассмотрение всех прежних дел с Портой совершенно однозначно показывает, что ее упорство в татарском вопросе, а особливо в уступке нам крымских крепостей, встретило трудности доныне непреодолимые. Печально, но следует признать, что, без всякого ослабления от времени и продолжительности военных действий, они умножаются изо дня в день. Я зримо вижу, что намерение турецкого правительства и всей нации, по вкорененному ее бесчеловечию и зверству, говорит об их желании лучше подвергнуть себя всем возможным бедствиям от продолжения войны, нежели купить за помянутую цену мир. Мир, по собственному их признанию, им необходим нужный и во всех других частях выгодный.
— Что же мешает тому? — поспешил спросить Вяземский, нервничавший почему-то сильнее других.
— Мешает мнение, что допущение России утвердить себя в Керчи и Еникале навсегда лишит Константинополь внешней безопасности.
— Царьград здесь не при чем, — сказал Орлов. — Турки понимают, что если Россия заимеет военный флот на Черном море, то их владычество в тамошних водах и в Крыму закончится раз и навсегда.
— Это так, — согласился Панин, — но то упорство, с которым они не хотят идти на уступки, не может не тревожить нас. А состояние кризиса, в коем находится Российская империя, вынуждает меня предложить Совету упомянутое кем-то ранее предложение… (Панин сделал паузу и закончил со вздохом.) Следует отказаться от нашего требования Керчи и Еникале.
Орлов с удивлением посмотрел на Панина и спросил со злой иронией:
— Может, нам сразу признать поражение?
— Не язвите, граф, — обиженно ответил Панин. — Наши победы у нас никто не отнимет. Но империи нужен мир!.. Мир любой ценой!.. Даже уступкой тех крепостей.
— Отдать такие удобные крепости — значит остаться без флота, — горячо возразил Иван Чернышев. Будучи вице-президентом Морской коллегии, он не желал уступать туркам приобретенные черноморские порты.
— Они не столь уж удобные, чтобы держаться за них намертво, — возразил Панин.
— Это почему же?
— Содержание, оборона и снабжение сих крепостей не только потребует весьма значительных расходов, но будет неминуемо подвержено крайним неудобствам и затруднениям. Ибо вся коммуникация с ними сокращалась бы до одной навигации по Азовскому морю. А море сие, как известно, каждую зиму становится невозможным для плавания… Да и само естественное положение крепостей не представляет замену никаких важных выгод. Ни для охранения татар, ни для основания нашего кораблеплавания они должным образом не пригодны.