Списавшись с известным архитектором Василием Баженовым, Долгоруков пригласил его к себе погостить и в одном из разговоров предложил построить в Полуэктове новый усадебный дом.
Баженов поначалу ответа не дал, но захотел осмотреть место, которое князь выбрал для будущего дома, походил по окрестностям и уехал, обещав подумать над его предложением.
Вскоре зодчий вернулся в село, но вернулся не с пустыми руками — привез с собой план великолепного усадебного ансамбля. Конечно, это был предварительный набросок, который надлежало еще уточнить на месте, для чего, собственно, он и пожаловал в Полуэктово.
Согласно предложенного Баженовым плана, вход в будущую усадьбу и на парадный двор должны были предварять два высоких белокаменных обелиска. Двор планировалось сделать круглым, поставив в центре его большой двухэтажный дом с четырехколонным портиком, с цветниками перед ним и спуском к реке Озерне. С обоих сторон дома располагались по два флигеля, а всю усадьбу предполагалось окружить прекрасным парком.
Долгорукову план так понравился, что он тут же заказал подобную усадьбу и в другом своем владении — Знаменском-Губайлово.
Денег на строительство Василий Михайлович не пожалел, и все работы были закончены весьма скоро. А потом он попросил украсить губайловскую церковь Знамения Пресвятой Богородицы двумя мраморными барельефами, привезенными в свое время Из Кафы в качестве своеобразного трофея. Барельефы с изображениями Георгия Победоносца и Марии Магдалины были старые, XIV века, и единственными в своем роде не только в Подмосковье, но и, пожалуй, во всей России. Посещая эту церковь, князь обычно подолгу стоял у барельефов в тихой задумчивости, вспоминая свой знаменитый «Крымский поход». А потом, грустно вздыхая, согнув по-стариковски спину, медленно шел по дорожке домой.
Здесь, в Полуэктове, Долгоруков узнал о новом вторжении в Крым русских войск, которыми командовал теперь генерал-поручик Прозоровский, о возведении на ханский престол Шагин-Гирея и последовавшем в начале октября 1777 года татарском восстании против нового хана.
Сидя в кругу домочадцев, Василий Михайлович нахваливал Прозоровского и был уверен, что тот быстро подавит вспыхнувший бунт.
— Генерал всегда был человеком беспредельной храбрости и отваги. Только ему я доверял самые трудные и решительные дела, ибо был уверен, что исполнит он их точно, как я задумал… Жаль только, что Румянцев командует всеми войсками на юге империи. Боюсь, что по своей вредной придирчивости и жажде подмять под себя всех, фельдмаршал станет совать палки в колеса князю Александру.
Небывалый размах разгоревшегося в Крыму народного восстания отчетливо показал, что татары не хотят, менять устоявшуюся за века жизнь. И бунтовали они не столько против самого хана, сколько против насаждаемых им перемен, страшивших темный народ своей непонятностью. Скорее всего, татары приняли бы Шагина своим государем, если бы он не трогал их древние традиции и порядки.
А когда из Крыма стали приходить вести, что Прозоровский затягивает с разгромом татар, Василий Михайлович снова отругал Румянцева и защитил князя, потому что понимал, как непросто воевать с восставшим народом.
Мятежный народ — это не регулярная армия, которую собрали для отпора неприятелю в одно место и которую можно атаковать по всем правилам военного искусства. У татар армии не было — вместо нее сновали по всему полуострову большие и малые отряды, тревожа своими налетами и главные силы корпуса, и деташементы, и отдельные посты. После тяжелых осенних поражений 1777 года они избегали вступать в открытый бой, а совершив нападение, легко уходили от преследования, скрываясь в лесистых горах. Там, в дальних и труднодоступных деревнях, татары залечивали раны, подкармливали лошадей, выжидали удобные случаи для новых наскоков. Преуспеть в борьбе с такими отрядами можно было только при условии лишения их пособия местных жителей, дававших воинам пищу, кров и свежих лошадей. А для этого российским войскам приходилось разорять едва ли не каждую деревню: жечь дотла дома и постройки, уводить скот, уничтожать заготовленные на зиму припасы, казнить самим или отдавать на расправу Шагин-Гирею всех, кто был способен носить оружие.
Но именно этими акциями не хотел пятнать свою честь Румянцев. Находясь в ореоле славы после блестящей виктории над Портой, он готов был сражаться с неприятельскими армиями, осаждать грозные крепости, но унижать себя удушением мятежа презираемых им татар фельдмаршал не желал. Ибо понимал, что новых лавров не получит, зато может поколебать в глазах света репутацию непобедимого полководца: «Турок поверг, а с Крымом не сдюжил!»