Владимир проводил его уважительным взглядом. Тот взбежал на высокое крыльцо, прыгая через две ступеньки, как легкий отрок. Спина у него была могучая, кольчуга едва вмещала тяжелые, как валуны, плечи.
— Сам знаю, — пробурчал он, когда его никто не мог услышать. — Ишь, ухи оборвет! Твои бы лешачьи ухи оборвать. Я лучше тебя знаю, как ходить за конем.
Он бежал рядом с жеребцом, удерживая повод и направляя по кругу, оглаживал по мокрой дрожащей коже. Полузагнанное животное постепенно замедляло бег, а когда перешел на шаг, еще сделал пару кругов и только тогда повел в конюшню.
Сувор по обыкновению сидел на крылечке. За Владимиром наблюдал из-под приспущенных век. Этот сын рабыни был самым быстрым среди сверстников, самым работоспособным, усердным. С зари и до зари таскает воду, кормит коней и свиней, чистит за ними, разжигает очаги на поварне, рубит дрова, до блеска отскребывает закопченные котлы, моет посуду, перетаскивает столы и лавки… Никогда не сидит без дела, и будь на то воля его, Сувора, то уже сейчас бы поменял с любым из высокородных княжичей. Хоть Ярополком, хоть Олегом, что и сейчас важно наблюдают сверху через перила за происходящим во дворе. Разряженные, ухоженные, розовые, не умеющие без помощи кормилиц даже одеться!
Но не суждено юному Владимиру не то, что подняться до уровня княжичей, но даже приблизиться. Быть ему челядником, затеряться в отроках, быть холопом при дворе или гриднем!
— Иди сюда, сынок, — сказал он негромко, когда Владимир показался в воротах конюшни. — Вижу, накормил и напоил боевого коня… Начинаешь завоевывать не только коней, но и людей. Пусть кому-то не по нраву, но помню и тебе говорю: ты не только сын рабыни, но и сын грозного воителя Святослава! В твоих жилах течет кровь не только русича, но и настоящего руса, завоевателя земель. Тебе учиться не только скакать на коне, но и держать топор. А доверят, то и меч! Ты не должен остаться в челяди. Пробивайся в дружинники.
У Владимира остановилось дыхание:
— Но кто научит?
— Я. Ты упорен, а я когда-то был знатным бойцом. Служил у ромеев, знаю, как выстоять супротив дюжины, как нападать и защищаться.
Сердце Владимира едва не выскочило:
— Я… я буду послушным учеником!
— Верю. Потому и говорю тебе, а не другим. У нас считают, что если прицепил к поясу меч, а в другой руке у тебя щит, то уже и воин! Я таких дюжину сомну. Дурачье тупое и ленивое. Оружием владеть надобно. И дурак тот, кто скажет, что уже освоил бранное умение. Предела учебе нет. Выстругай сперва деревянный меч, вместо щита найди крышку от кадки. К железу перейдем много погодя…
Меч у Владимира уже был, из толстой березы, тяжелый, с острым краем. Бегом принес старому дружиннику, тот оглядел придирчиво, суровое лицо потеплело. Мальчишка уже не щадит себя! Мог бы выбрать прутик полегче. А с этим рука скоро устанет… Что ж, трудно в учении, легче в битве.
Он только успел показать Владимиру стойку воина, как хлопнула дверь. На крыльце появился тот самый гигант. Он окинул мальчишку внимательным взором, в котором тому почудилось пренебрежение, затем Сувора:
— Учишь? Хорошо. Как он?
— Старается, — ответил Сувор коротко.
Богатырь внимательно изучал мальчишку:
— Владимир? Что ж, я слышал, на заброшенном поле вырастают самые прочные стебли.
Владимир прошептал с мольбой:
— Я могу работать от зари до зари!
Богатырь сказал неспешным раскатистым голосом:
— Будем учить вместе. Это, как я понимаю, мой племянник.
Сувор кивнул:
— Ты Добрыня? Богатырь с застав пограничных?
— Просто с дальних, — бросил исполин.
— Вся Киевская Русь наслышана о тебе!
— Киевская? Другой Руси уже нет… пала под чужими мечами. Просто Русь… Так этот малец старается?
— Добрыня, из него вырастет хороший воин.
— Да, он крепок в кости, — цепкие глаза Добрыни пробежали по тонкой фигурке мальчика. — А мясо нарастет.
— Что кости, — возразил Сувор. — Ты бы видел, как он занимается! Когда что с конем: заболеет или захромает, то кличут его! Где что лежит, спрашивают, у него память как у заморского слона, кому весть передать — мигом слетает и нигде не задержится. Его хотели услать в село к матери, сама княгиня возжелала, но вдруг узрели, что малец уже незаменим!..
В глазах мальчишки внезапно защипало. Губы дрожали, будто их трясли. Его никогда не хвалили, а сейчас сразу двое! Да еще кто! Сувор, который бывал и под Царьградом, служил в Риме, воевал в Болгарии, ходил в Испанию, и легендарный Добрыня, чьи воинские подвиги на дальних пределах Руси заставляют дрожмя дрожать врагов! И о котором такое рассказывают кощюнники, что душа замирает от сладкого трепета…
А он, всеми прогоняемый запечник и золушник, оказывается, племяш этого героя-исполина! Который силен и с мечом, и в застолье, и в красной лжи, кого князья посылают в чужие страны!
Он стоял растерянный, жалко шмыгал носом. Глаза наполнились слезами. Он чувствовал, как на плечо опустилась огромная ладонь. От нее шло непривычное родительское тепло. Густой голос, привыкший повелевать дружинниками, проревел с высоты:
— Крепись. Теперь я буду чаще бывать в стольном граде Киеве… И тоже пригляну за тобой, малец. При случае, конечно. От меня еще наплачешься!
На заднем дворе в каморке доживал век странный старик по имени Горюн. Он был в молодости воином, так говорили, спас при таинственных обстоятельствах жизнь самому князю Олегу, потом долго был волхвом, но ушел и оттуда, занялся складыванием кощюн. Его слушали охотно, он знал великое множество историй, как героических, волшебных, бытовых, так и про зверей, рыб и птиц.
Когда Владимир прибежал на другой день, Горюн оглядел его сочувствующе:
— Опять били? Что за радость, бить ребенка? Даже для бабы это бесчестно… Очень больно?
— До свадьбы заживет, — ответил Владимир, как отвечали взрослые в таких случаях.
— Гм… Трудно тебе тут прижиться. Пожалуй, тебе надо сразу готовить себя в волхвы.
У Владимира загорелись глаза. Даже боль в избитом теле забыла про свои острые зубы, прислушалась:
— Я бы хотел… Но меня возьмут?
— Ты смышленый. У тебя цепкая память, я все примечаю. Ты трудолюбив, как муравей, для волхва это необходимо. И ты любишь учиться, от чего отворачиваются другие.