– Долгие лета тебе, князь Андрей Васильевич, – низко склонил голову остроносый боярин, стоявший слева от кресла. – Князь Старицкий рад видеть тебя в добром здравии. Что за дела неотложные привели тебя к нашему порогу?
Зверев понял, что ему хамят. Хамят нагло, обдуманно и намеренно, пытаясь вывести из себя, заставить совершить во гневе глупость или просто развернуться и покинуть враждебный дом.
Если то, что хозяин не вышел встретить к порогу гостя, еще можно было извинить, объяснить какой-то неотложной надобностью – то как оправдать разговор через боярина, словно хозяин дома наголову старше гостя и считает общение напрямую ниже своего достоинства? Князь Сакульский здесь ведь не проситель – он равный в доме равного. Такого гостя положено на одной ступени встретить, к столу позвать, лично заботами последними, семьей и родичами поинтересоваться. Люб не люб – а обнять гостя, приветить. Владимир же Старицкий явно искал ссоры. Хотя чего мог хотеть мальчишка, едва перешагнувший порог зрелости? Тут присутствовали иные силы и иные интересы. А потому обижаться Андрею было пока рано. Следовало узнать хоть что-нибудь, найти хоть какую зацепку.
– Красивая роспись… – Зверев сошел с отведенного ему места просителя и двинулся по залу, разглядывая яркую роспись на белой штукатурке, что опускалась до самого пола. – Это, вижу, розы, тюльпаны, лилии… О, дракон. Забавно, мыслю, стоять на приеме бок о бок с желтым драконом. А это кто? Лев? Гепард? Пантера? Американский таракан?
– Это… Это лев… – ответил боярин.
– Тогда откуда у него такие усы, Владимир Андреевич? Да еще столько лап? Их пять, или шесть?
– Их там четыре, – громко ответил от кресла остроносый боярин.
– Да ну? А это что? А это?
Сойти со своего места бояре не могли, иначе бы разрушили подготовленную репризу с приемом просителя. Слушать, отвечать, смотреть через плечо – это ведь уже обычный разговор получится. Однако заставить Андрея играть по своим правилам они тоже не могли. И силу ведь к князю Сакульскому не применишь, и никакой особой нужды во Владимире Андреевиче гость не испытывает, чтобы добровольно приличия соблюдать.
– Хорошо расписано, мастерски. – Зверев никаких грубых слов не произносил: очень надо повод для обиды давать. – Просто завидно. Подскажешь, княже, где артель такую умелую нанял?
– То не я, то отец палаты гостевые расписывал, – неожиданно сболтнул мальчишка. – Весен десять тому…
– Но коли тебе надобно, Андрей Васильевич, – моментально пресек беседу остроносый, – то артель мы найти можем. Новгородцы работали, мастера все те же в ней остались.
– А прослышал я, Владимир Андреевич, – пройдя вдоль стены, остановился в шаге перед боярином Зверев, – интерес у тебя возник ко мне лично и к княжеству моему. Про честность мою люди подозрительные слухи собирали, про отношения мои с государем.
– Человек ты в наших землях новый, – и не подумал отводить взгляд остроносый, – незнакомый. Знать надобно Господину Великому Новгороду, кто в землях его поселяется, что за помыслы обитатель свежий имеет.
– Правда ли это, князь Владимир? – перевел взгляд на мальчишку Андрей. – Что в помыслах тебе моих, княже?
– Ты, Андрей Васильевич, с литовского порубежья боярин, – неожиданно ответил на прямой вопрос хозяин подворья. – Родич близкий князя Друцкого. Тебе, мыслим, надлежит и мысли общие для дворян европейских иметь.
– Согласен, – тут же кивнул Зверев. – Это про непротивление злу и права человека?
– Про вольности бояр, государю своему честно служащих, – вскинул подбородок мальчишка. – Разве дело это, коли смерды простые пред судом и государем права равные с древними боярскими родами имеют, коли бросать своих господ в любой год могут или детей своих в города али иные земли отсылать по прихоти своей способны, имения безлюдя? Разве дело это, коли с людьми ратными, живот свой за отчину кладущими, простые смерды равняются? Они ведь, крестьяне безродные, никакого иного дела, окромя приплода и урожая, не дают, умом и пользой от коров и лошадей не отличны. Так почему бояре родовитые с ними равняться должны, прихотям их угождать, отчего достаток наш, княжеский, от потакания смердам зависит? Во всем честном мире крестьяне от рождения к земле господской привязаны и суду дворянскому, а не общему подчинены. Почему же у нас, на Руси порядки иные насаждаются? Вольный боярин и послушный ему смерд – вот закон, ведущий все королевства к силе и процветанию!