– Дельно. Так и поступим. Выдели по сотне к каждой пушке. Чтоб, когда до мечей дойдет, сопроводили бы обратно пушкарей в крепость. Сам гуляй-город полку Левой руки стеречь. Особенно с тыла опаску иметь. Дивей-мурза может любую каверзу выкинуть.
– Засады по оврагам посажу, – пообещал первый воевода полка. – Сотен по пяти.
– Не лишнее, – одобрил князь Воротынский. – Все остальное тоже изготовь. Сам убедись в ладности обороны. Изготовься и нас принять, если крымцы теснить станут.
Как предполагал Михаил Воротынский, завтрашний день решит судьбу противостояния многодневного, судьбу России, но он ошибался. К счастью. Ибо не устояла бы рать русская, пусти Девлет-Гирей, как ему и советовал Дивей-мурза, все свои тумены. Но хан крымский считал, что и половины сил вполне достаточно, чтобы побить неверных. Пнув сапогом Теребердея, который распластался у его ног, оправдывая неудачу свою многочисленностью русских полков, Девлет-Гирей со злобным спокойствием повелел:
– Ты снова поведешь своих трусливых зайцев на русскую крепость из дощечек. Мы даем тебе дополнительно три лучших наших тумена. Русских не может быть много! Ты это докажешь, либо погибнешь.
Дивей-мурза пытался убедить хана, что ошибочно вновь посылать не все тумены на русских, но тот отрубил:
– Ханское слово твердо, как скала. Таков наказ великого Чингисхана!
Вот и вышло так, что татары численностью немного превосходили русских ратников.
Излюбленный маневр, когда передовые конники начинают кружить круги в десятках трех саженей перед строем изготовившейся к сече вражеской рати, отчего воины гибли не десятками, а сотнями, не обнажив даже мечей, крымцам не удался. Рушницы (а их наскребли несколько сотен), самострелы и, главное, пушки колесные, стрелявшие не ядрами, а дробью, заставили крымцев изменить тактику и кинуться в атаку сразу. Сквозь тучи железных кованных стрел, сквозь секущую дробь. Они несли потери, а не русская рать.
И все же крымцы приближались стремительно. Русские полки ощетинились копьями, неся смерть первым смельчакам. Но вот то в одном, то в другом месте прорывались сквозь лес копий самые ловкие, самые сильные, и сеча рукопашкою начала набирать силу.
Не обязательно быть современником тех событий, чтобы представить, сколько богатырей с той и с другой стороны обагрили кровью нежную зелень травы нескошенной. Упорная рубка не прекращалась до самого вечера. Никто не смог взять верха. Летописец оставил беспристрастный вывод по итогам упрямого противостояния: русские полки отошли в обоз, «а татаровья в станы свои…» Что даст следующий день? Новую сечу? Но как показал день минувший, она тоже может окончиться пустопорожне. А если татар добавится? Да если еще и намного?
У главного воеводы трещала голова. Ему предстояло и приманку съесть и в мышеловку не угодить. «Не повторить ли вновь Боброка?» Великий риск. Чтобы удар сбоку имел силу решающую, нужно выводить из гуляй-города почти всю рать. Однако и крепость без обороны не оставишь, иначе маневр потеряет весь смысл. Важно, чтобы крымцы втянулись главными своими силами в штурм гуляй-города. «Порубежники пособят. Оставлю самую малость их лазутить, а остальных – сюда. Наемников всех оставлю. Упорны они. Отчаянно упорны. Может, и Ертоул привлечь? Посошников тоже. Посошники и ертоульцы топорами мастаки орудовать…» Гонцы понеслись к порубежным воеводам с приказом князя, а он сам позвал Юргена Фаренсбаха, Коркодинова и Сугорского – воевод большого огненного наряда и гуляй-города.
– Решил я завтра крымцев встретить не так, как нынче. В поле не встанем. Затемно еще уведу полки по оврагам и до срока затаюсь в чаще. Штурм отбивать вам. Порубежники еще подтянутся. Когда невмоготу станет, дым дадите. Только прошу, сигналить не вдруг. Биться до последней возможности. Но и не припоздниться. Не дай Бог, татарва за стены пробьется, великой бедой это обернется. Пойдемте, еще раз поглядим, где ловчее всего пушки расставить, как сплести ертоульцев-неумельцев с рыцарями Юргена, с порубежниками-казаками и детьми боярскими.
И вот в то самое время, когда князь Воротынский с воеводами, остававшимися оборонять гуляй-город, объезжал крепость изнутри, за стенами ее, ища удобное место для главного удара при штурме, ехал с малой охраной сам Дивей-мурза. Когда Теребердей вернулся в стан хотя и не побитым, но и не победителем, Дивей-мурза, смиренно склонив голову, попросил Девлет-Гирея:
– Изъяви милость, о великий из великих, позволь мне, рабу твоему, встать во главе штурма крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к твоим, великий хан, ногам, а гяуров всех я порежу, как баранов!
– Да поможет тебе Аллах!
Гордый доверием хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огородив себя боковыми дозорами. Никак не предполагал знатный воевода, что случится у него встреча с русскими порубежниками. Когда же он оказался в том месте, где к гуляй-городу подступал овраг и принялся прикидывать, как воспользоваться этим удобным подходом к крепостной стене, из этого самого оврага выехал один из гонцов главного воеводы, суздальский ратник Темир Талалыкин с несколькими станицами. Так два небольших отряда столкнулись лоб ко лбу.
Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать что к чему, тем более численностью они превосходили врагов, татары же замешкались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. И тут Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь пропорол копыто триболой и завалился. Всадника тут же заарканил Талалыкин.
Захваченных допрашивали, по поручению Воротынского, его бояре, но крымцы, словно сговорившись, твердили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же такое единодушие показалось подозрительным и он доложил об этом своему князю:
– Дозволь попытать?
– Что ж, не искренни раз. Бог простит.
Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало Никифора Двужила, да и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных. «Не иначе, как оглядывали гуляй-город для осады и штурма», – рассудил главный воевода, а чтобы подтвердить этот свой вывод, повелел Ники-фору Двужилу:
– Пусти половину моей дружины на вылазку. Язык нужен. И даже не сотник. Знатный нужен.
– Сам поведу, – ответил Двужил. – Понятно мне, сколь важен знающий много язык.
Князь Воротынский надеялся на свою дружину и особенно на верного своего боярина, но даже он не смог представить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мурзы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с одним из своих сыновей – царевичем Ширинбеком. Ширинбек, уверенный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что русские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что татары всполошились из-за запропастившегося куда-то предводителя войска, все равно выслал бы вперед и в бока дозоры, ибо, как он считал, береженого Бог бережет. От этого правила он никогда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.
Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины убитыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич. Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его:
– Разве ты не ведаешь, как мы, русские, поступаем с непрошенными гостями и как царь наш жалует тех, кто встает на его сторону? Мало ли царевичей, особенно казанских, живут в почести в городах российских? Станешь упрямствовать, я вынужден буду пытать тебя, несмотря на царское твое происхождение, ответишь чистосердечно на мои вопросы, молвлю за тебя слово самому царю, да и теперь не пленником ты станешь, а гостем моим.