В общем, никак не мог определиться главный порубежный воевода. Без совета, получалось, никак не обойдешься. «Одна голова – хорошо, две – лучше. Сяду-ка я с Никифором Двужилом и Мартыном Логиновым, как они посоветуют, так и поступлю».
Разговор получился удивительно коротким. Князь Воротынский без обиняков признался, какие сомнения его мучают, и первым заговорил дьяк Логинов:
– Слушал я прежде, как ты, князь, брату своему сказывал, что право в Поле соваться в бою добудется. Если дадим по мордасам крымцам так, чтобы надолго отбить охоту лезть на нас, вот тогда и пойдем, засучив рукава, новые линии осваивать. Таков и мой совет: пусть в лесах все срубы подождут. Долго ли осталось? Лето одно. А вот засеки ладить я бы послал. Со стрельцами, конечно, для охраны. С казаками, чтобы те дозорили. Как только басурманы появятся, тут же, не мешкая, – в города.
– И это – лишнее, – возразил Двужил. – Засеки, они когда засеки? Если у сторож под глазом. А если поход когда, какая от них задержка? Ну, угодят в ямы другой да третий десяток, а толку-то что? Слезы. Разметать засеку тумену – раз плюнуть. Так что, князь, мое слово такое: не гони на лихо людишек, пусть до срока все так остается, как есть. Не одну сотню лет жили, а уж лето передюжим. Тебе сейчас лучше ополчать полки новые. Старых-то, знающих окскую службу, нет. Пищали полковые оплавились. Рушниц сколько погибло в пожаре. Вот и проси царя, чтоб Пушкарский приказ повелел всем мастеровым на окские полки работать.
– Государь указал уже. Я уж послал Фрола в Алатырь.
– Что Фрол? Ему бы балаболить да пятки лизать. Селезня шли, Коему, меня да Логинова. По всем пушкарским дворам. Про самострелы тоже забывать не стоит. Они ой как в сече ладные… И еще… Чуть не опростоволосился: станицы вдвое в Степь шли. Они углядят татар, как те появятся.
Вот и все совещание. Вроде бы пятерик с плеч. И в самом деле, зачем зряшний риск, зачем пустопорожняя сутолока? Если же кто упрекнуть вздумает за нерешительность в укреплении порубежья, тому всегда можно будет растолковать, почем пуд лиха.
Впервые за многие недели ехал князь Воротынский в свой дворец засветло и со спокойной душой. Восстановленный из пепла дворец ему очень нравился. Нет, что ни говори, а Фрол – молодец. Почти ни у кого из князей и бояр, чьи дворцы сгорели, не были закончены даже плотницкие работы, уже не говоря о столярных, а у него и у князя Владимира не только терема княжеские красовались ладной рубкой и красной резьбой, но и гридня, все службы, конюшни со скотным двором завершены полностью. Иные князья еще во временных теремах ютятся, а у него – все лучше прежнего.
Довольна и княгиня. Не нахвалится, как все до мелочи продумал Фрол: ничего лишнего, но и нужды ни в чем нет. Истинно княжеский дворец.
Княгиня, как всегда, встретила мужа на резном крыльце поклоном низким, дочь повисла на шее, а сын, хотя и был рад несказанно такому раннему приезду отца, но не позволял выплескиваться этой радости по-детски. Тем более что он сегодня собирался напомнить о его обещании подарить меч настоящий, лук со стрелами, кольчугу с чешуей и шлем с бармицей. Особенно мечталось княжичу Ивану иметь бармицу на шлеме. Он уже примерял отцовский боевой шлем, и ему очень понравилось, как золоченые кружева холодили шею и мягкой тяжестью лежали на плечах. Снисходительно разрешив отцу потрепать его по русым кудрям, княжич Иван спросил, не откладывая в долгий ящик:
– Меч и доспехи, отец, не готовы ли?
– Нет, сын мой. Саадак со стрелами готов. Сам видел. Лук, сказали, завтра сработают. Меч с кольчугой и шелом обещали на этой неделе завершить. Так что – потерпи. Моим мечом пока забавляйся…
– Тяжел он мне, отец. Пробовал. Не подниму.
– Жаль, детские мои доспехи куда-то запропастились. Ну, да ладно, будет и у тебя все, как у воеводы, огнем золотым гореть.
Подхватив сына, посадил его на плечо, на второе поднял дочь и, обняв княгиню, пошагал, блаженно-умиротворенный, в горницу. А княгиня в это чудное время не сдержала вздоха грустного.
– Иль что стряслось, мне неведомое? – спросил Михаил Воротынский жену. – Поведай. Не носи в себе.
– Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж расскажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце – вещун.
То, чего еще не знал князь, занятый порубежьем, княгиня уже знала: выбранная царем Иваном Васильевичем невеста Марфа Собакина, дочь купца новгородского, вдруг занедюжила, и пошел слух, будто доктор царев Бомалей углядел отравление. Княгини и боярыни со страхом ждали очередного царского гнева и гадали, на кого он падет. Жена Воротынского, как и все жены, опасалась за своего любимого. Вот и собиралась она посоветовать ему, чтобы нашел он предлог покинуть Москву на какое-то время. Перед сном хотела это сделать, когда они останутся вдвоем.
Но вышло не совсем так, как она рассчитала. Еще супруг ее парился в бане, отменно построенной стараниями Фрола Фролова, а во дворец пожаловал князь Владимир со страшным известием: самовластец начал очередную расправу над теми, кто, якобы, отравил Марфу Собакину, а заодно над теми, кто пособничал изменникам, понуждавшим Девлет-Гирея штурмовать Серпухов, чтобы убить или пленить самовластца всея Руси. Уже отравлены зельем, приготовленным царевым лекарем Бомалеем, любимец царев Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский. Царь самолично подносил им кубки с отравленным вином.
Уволокли опричники на Казенный двор шурина Ивана Васильевича князя Михаилу Темтрюковича (завтра утром его посадят на кол), воеводу Замятию Сабурова, следом – боярина Льва Салтыкова и, не утихомирившись еще, рыскают по Кремлю и Москве, хватая все новые и новые жертвы.
Князь Михаил Воротынский, которому поспешил рассказать обо всем этом брат прямо в бане, не очень-то удивился услышанному. Ухмыльнулся:
– Разве не понятно было, что грядет это? Ждал самовластец лишь повода.
– А мне казалось – одумался. Как после того пожара.
– И я, признаться, долго на это надеялся. Увы, вразумил его Бог лишь на малое время.
– Кроме Бога есть еще и злостники, трон окружившие.
– Так и есть. Прости нам, Господи, кощунство наше, но отвернул ты лицо свое от царя нашего, от России.
– Не ровен час и к нам псиные морды пожалуют.
– Все в руках Господа. Одно тебе скажу: поезжай теперь же домой. Вместе нельзя нам. В сговоре еще обвинят.
– Хорошо, брат. Будь здоров. Да сохранит нас Господь!
– Княгине рассказал все?
– Да.
– Ясно. Поезжай с Богом.
Наскоро ополоснувшись, но не забыв поставить ведро воды и веник на полке для Банника, да приговорить: «Тебе Банник на помывку, а мне на здоровье», – Воротынский поспешил к жене, чтобы успокоить ее, но она уже успела взять себя в руки, и ужин семейный прошел без уныния. Зачем детям знать раньше времени о горе-печали? Да и челяди, прислуживающей за столом, вовсе не стоит видеть истинное настроение своих властелинов. Но зато когда князь и княгиня удалились в опочивальню, отвели они душу в долгой беседе, успокаивая друг друга, определяя линию поведения в самых сложных, не дай Бог, положениях. Княгиня настаивала на одном:
– Покинь Москву. Разве мало тебе дел на царевых украинах? Проведай и свой Новосиль. Пусть и князь Владимир в Стародуб отправится.
– Брату можно. Мне же иная забота. Завтра же попрошу царя, чтоб полки речные сразу после масленицы в Коломне собрать. Поглядеть нужно, что за ратники. Если что не так, подучить да снарядить по-людски можно будет без лишней горячки.
– Не совет мой тебе егозиться. Повремени с Коломной. До масленицы ой как много времени.
– На попятную не пойду, раз задумал так. Да и не позволительно главному воеводе не знать, на что годны полки, данные под его руку. Как я встану, не зная их, супротив Девлетки? А пойти он – непременно пойдет. Не рано, должно быть, не весной, но пойдет. Весть я о том уже получил, теперь вот еще купца жду. К тому же, ладушка моя княгиня, уловки твои ровным счетом ничего не дадут: если самовластец задумает лихо, достанет и в Новосиле, и в другом ином месте. Нам с тобой одно остается: молиться Господу и Пресвятой Богородице, чтоб оберегли нас от деспота.
Так и прокоротали ночь супруги, не успокоив себя и не обретя душевной ровности. Но утром князь Воротынский ни в чем не проявлял своего тревожного настроения. Да разве он один? Все бояре собрались на думу обычным порядком, кланялись друг другу, справлялись о здоровье, делились мелкими бытовыми новостями, словно никто не знал, что всю половину вчерашнего дня и до самой полуночи не затворялись ворота Казенного двора, а кузнецы трудились до седьмого пота. Только один из Шуйских, когда Михаил Воротынский оказался с ним поодаль ото всех, упрекнул князя: