— Ярославич?!
— Здравствуй, Гаврила Олексич.
После пира, на котором настоял хозяин, после того, как была представлена молодая жена и показан младенец, боевым друзьям наконец-таки удалось уединиться. Гаврила обстоятельно доложил о дружине, о состоянии коней и вооружения и замолчал в некотором удивлении, потому что гость слушал рассеянно, вполуха, и мысли его были далеко.
— Чем обеспокоен, Ярославич?
— Что? — очнулся Невский. — Отец в Орду уехал. Вместе со Сбыславом. А я не проводил.
— За Сбыславом как за каменной стеной!
— Это верно. Только на душе смутно, Олексич.
— Жениться тебе нужно, Александр Ярославич, — решительно сказал Гаврила. — Вот я женился, и всем сразу стало хорошо. И мне, и супруге моей, и… и Марфуше.
— В монастыре? — усмехнулся Александр.
— Успокоилась она там. И ты успокоишься, Ярославич. Мир в душу войдёт, а смута — выйдет. Поверь.
— Мир не в душе нужен, а на Руси. И — долгий, долгий мир. Чтоб не только сын твой, но и внук меча в руки не брал. Вот тогда и людишек прибавится, и силы вернутся. — Александр вздохнул. — Может, мне ради такого дела на Батыевне жениться, Олексич?
— Шутишь все, — неодобрительно заметил Гаврила.
— Не до шуток сейчас. Ты вон дружину никак собрать не можешь.
— Рожать сынов нужно в любви и согласии, а не от Батыевых дочек. Пригляди девку красную, княжну или боярышню. Самому недосуг, так я тебе пригляжу.
— А что, Олексич, может, ты и прав, — вдруг улыбнулся Невский. — Сватом моим будешь?
— За честь почту великую!
— Считай, договорились, — сказал князь и опять замолчал.
— А кого сватать-то? — с некоторой растерянностью спросил Гаврила. — Есть кто на примете?
— На примете есть, только… Виноват я перед Александрой. И пока вину эту с души не сниму…
— Да в чем ты виноват, в чем? — горячо зашептал Олексич. — В том, что Ярун, упокой, Господи, его душу, послание тебе не передал? Так в том его вина, а не твоя.
— Нет на нем вины, потому что не мог он такое известие мне перед решающей битвой передать. Не мог. Вот и припрятал до конца, а конец его раньше нашёл, чем нас — победа.
— Так, Ярославич, — сокрушённо покивал головой Гаврила и перекрестился. — Только вины на тебе нет, Александр Ярославич. Никакой нет вины, не терзай ты свою душу.
4
Бату принимал великого князя Ярослава с подчёркнутым вниманием. Позволил не проходить очищение огнём перед входом во дворец, не падать ниц и пить вино вместо кумыса. И три дня вёл короткие и вполне мирные беседы ни о чем. Все это очень нравилось Ярославу, но совсем не нравилось Сбыславу. Бату-хан явно тянул время, но ради чего тянул, Сбыслав понять не мог, а Чогдар избегал встреч наедине.
— Сам найду тебя, когда будет нужно.
Главному советнику хватало забот и без великого князя. Неприятные вести продолжали поступать из Каракорума не только через посредство мудрого и дальновидного Юченя. Гуюк, лишённый доступа к казне, нашёл способ привлечь на свою сторону монгольских офицеров, раздавая китайские шёлковые ткани направо и налево, откровенно заигрывал с несторианами и весьма благосклонно отзывался о православии. Он явно готовился к западному походу, чтобы заодно навсегда похоронить Золотую Орду под копытами своей армии.
Да и с запада известия были настораживающими. Даниил Галицкий упорно добивался единовластия в борьбе с собственным боярством, Михаил Черниговский в открытую заигрывал с католичеством, а Бату вынужден был вывести войска с правобережных земель Днепра. Единственной его опорой могли стать северные княжества Руси, но Гуюк был несоизмеримо сильнее, а обещания сильного всегда весомее обещаний загнанного в угол. В создавшемся положении Бату видел единственную возможность спасти свою власть и себя самого только в каком-то очень хитром ходе. Хитром и неожиданном для Каракорума. Но — каком?..
Именно это он намеревался обсудить с Юченем с глазу на глаз: врождённая недоверчивость оказалась сильнее всех заветов Субедей-багатура. Нет, он не отстранял Чогдара: он поручал ему дела западные, только и всего. Побратим русского воеводы, обласканный великим князем Владимирским, мог оказаться не совсем беспристрастным в самом главном совете.
«Никогда не доверяй своей первой мысли. Первая мысль может прийти и из живота, если ты слишком много выпил кумыса».
Так говорил Субедей-багатур, и Бату вовремя вспомнил его слова. И тогда же подумал, что два советника лучше, чем один, если первый будет слышать советы второго, а второй — не знать, что он слышит. И сам спрятал Чогдара за шёлковыми занавесями позади трона до того, как вошёл Ючень.
— Как заставить Гуюка совершить непоправимую ошибку? — спросил Бату без всяких предисловий.
— Если позволит великий хан, я бы подумал об охоте, — вкрадчиво начал Ючень. — Все готово к удовольствию, ловчие расставлены, загонщики погнали дичь на господина, господин пришпорил коня, а конь — захромал. Что потребует господин?
— Свежего коня, — угрюмо сказал Бату.
— Свежего коня, — учтиво улыбнулся китаец. — Но пока его подвели, дичь ушла. И снова надо расставлять ловчих и рассылать загонщиков. И заново гнать дичь.
Бату хмуро молчал.
— Неожиданность — первый шаг к растерянности, великий хан. А растерянность — первый шаг к ошибке.
— Ты боишься, — бледно улыбнулся Бату. — Чего ты боишься, мудрый? Проговориться?
— Нет, великий хан. Советник только советует, решения принимает повелитель.
— Куда я должен вбить гвоздь, чтобы захромал конь Гуюка? — уже с раздражением спросил Бату. — И что это за конь? Я не вижу вывода, который должен вытекать из твоей басни про охоту.
— Я имел в виду растерянность, мой повелитель. — Ючень склонился в низком поклоне. — Хан Гуюк должен ощутить пустоту. Пустота — второй шаг от растерянности к ошибке.
Бату откинулся к спинке трона, полузакрыв глаза. Китаец юлил, чтобы не попасть на крючок, это было понятно. Но понятным оказалось и то, что он обязан был проглотить этот крючок. В конце концов советники для того и существуют, чтобы брать на себя ответственность в советах, которые впоследствии можно объявить плохими. Даже преступными, если это станет необходимым.
— Хромота не создаст пустоты. Её можно излечить. Или не заметить.
— Ты совершенно прав, великий хан. Конь должен пасть.
— Конь Гуюка?
— Запасной конь хана Гуюка, мой повелитель. Он вынужден будет либо искать замену, либо вообще отложить ханскую охоту.
— Ты имеешь в виду охоту на меня?
— Повелители любят охотиться на тигров, великий хан.
«Он почти проговорился, — с удовлетворением подумал Бату. — Осталось совсем немного». И спросил:
— Какой масти должен быть запасной конь Гуюка?
— Русой, мой повелитель.
— Такой масти нет, китаец.
— Она появится, если ты, великий хан, исполнишь повеление ханши Туракины.
— Долог путь от Сарая до Каракорума, — вздохнул Бату. — На столь долгом пути русый конь может пасть сам собой от многих причин.
— Может, великий хан. Но тогда, — Ючень понизил голос, — тогда жеребёнок может больно лягнуть не Каракорум, а — Сарай.
— Да, осиротевший жеребёнок ищет ласковую руку, — задумчиво сказал Бату. — Ступай, китаец. Я хорошо запомнил твои слова, и мне будет над чем подумать.
Пятясь и низко кланяясь, Ючень покинул тронную залу.
— Все слышал? — спросил Бату, когда Чогдар появился из-за шёлковых занавесей.
— Да, мой хан. Юченю легко советовать, он не ломал хлеб с князем Ярославом.
— Хороший ответ воина, Чогдар. Но мне нужен совет советника.
Чогдар угнетённо молчал.
— Однажды ты порадовал меня, заявив, что умрёшь монголом. Ты не жалеешь об этих словах?
— Я родился, живу и умру монголом, — Чогдар вздохнул. — И понимаю, как важно найти выход, чтобы спасти Золотую Орду.
— И Русь, — тихо подсказал Бату. — Русь Александра Невского. Поход Гуюка сметёт её с лика земли. Вместе с нами. Значит, он не должен состояться.