– Что с тобой, кузен? Ты хочешь со мной поговорить?
– Да... я хочу... Мэри, я... – и тут храбрец и сердцеед Габриэль, тридцатилетний цветущий мужчина, который лишь нынче утром выдернул из бороды несколько первых седых волосков, совершенно растерялся, глядя в лицо этой маленькой изящной женщины, чистое и нежное, с глазами небесной голубизны. Он вдруг почувствовал, что жесткий воротник душит его, и он нервно откашлялся: – Мэри, я... – попробовал он начать снова – но тут мимо прошли две служанки, направляясь с кувшинами воды в спальню... Нет, здесь решительно невозможно разговаривать! Он жестом приговоренного решительно протянул ей руку: – Пожалуйста, пойдем со мной в парк!
Долгое время она смотрела на него с совершенно детским выражением – одновременно и грустным, и веселым, а потом доверчиво вложила свою ручку в его горячую ладонь. Сердце Габриэля чуть было не выпрыгнуло из груди – он понял, что не заслуживает такого щедрого дара: ведь девушка уже ответила на его безмолвный вопрос…
Сразу же после майского праздника была отслужена Месса, о которой все говорили без умолку. Службой руководил отец Эшкрофт, присутствовали также окрестные священники – из любопытства: ведь с тех пор как Вильям начал репетиции, ни о чем другом в округе просто не говорили. Он нанял лучших музыкантов и певцов, достойных, по его мнению, исполнять это произведение – и для этого ему пришлось немало поездить. Местом исполнения он был изначально удовлетворен – часовня усадьбы Морлэнд казалась ему самой красивой из всех, виденных им когда-либо, и, хотя была невелика, более всего подходила для этой цели.
...Эдмунду исполнилось уже два месяца, и более здорового мальчугана было не сыскать. Дуглас вполне оправилась и светилась от счастья необыкновенной красой. Мэри также выглядела на редкость хорошенькой – ведь они с Габриэлем обручились и уже в июне должны были обвенчаться, одновременно с официальным обручением Неемии и Алетеи. Погода стояла чудесная, и пшеница уже заколосилась – в этом году, наконец, ожидался щедрый урожай, и все были совершенно счастливы.
А на следующий день все молодые отправились на охоту, а Джэн и Джон, будучи оба в преклонных летах, предпочли отправиться к Джейн в Шоуз, дабы обсудить, где поселятся молодые Алетея и Неемия. На обратном пути они, не сговариваясь, поехали не домой, а в ту, памятную с детства, рощу. Там они знаком удалили спутников и долго бок о бок молча сидели на своих конях, оглядывая земли Морлэндов.
– Бог с ней, с этой охотой... – беспечно сказал Джэн. – По-моему, славная помолвка. Они будут счастливы вместе.
– Но Джейн в этом не уверена, – отозвался Джон. – Хотя я не разделяю ее мнения. Старушка Джейн так старомодна... Время меняет всех нас.
– К тому же это хорошо для моих детей, – продолжал Джэн, почесывая бороду. – Ведь теперь Амори унаследует Уотермилл-Хаус, когда женится.
– А как Габриэль и Мэри? – изумленно спросил Джон. – Я думал, ты предназначил Уотермилл для них...
Джэн ухмыльнулся:
– Ах, так ты еще не слыхал? Ну, об их последней задумке? Это все затея Амброза. Они вместе с Габриэлем решили купить таверну. Они уже присмотрели одну, на южной дороге, неподалеку от больницы – ну, ты ее знаешь... «У Зеленого Человека»?
– Я всякий раз проезжаю ее по дороге в Морлэнд. По-моему, местечко не слишком бойкое – ведь тем, кто возвращается с ярмарки, проще доехать до дому, чем заночевать там...
– Им обоим надо чем-то заняться, – продолжал Джэн, – а к тавернам оба привычны, вот им и пришла в голову эта идея. Амброз будет всем заправлять, а Габриэль вложит деньги.
– А деньги-то откуда он возьмет? – поинтересовался Джон.
– Николас дарит ему на свадьбу один из домов Баттсов – он продаст его и купит таверну. Вильяму, конечно, нечего вложить вдело... Он переживает, что дочь его бесприданница, но Габриэль говорит, что девушка сама по себе настоящее сокровище, а Николас счастлив, что его брат наконец-то устроен... Интересно будет поглядеть, как у них все получится...
– Однако энергии этим молодчикам не занимать, – заметил Джон.
– Ты прав. У них наверняка все получится. А таверну они собираются переименовать – она будет называться «Заяц и Вереск». – Он рассмеялся, улыбнулся, и Джон, повторяя про себя это символичное имя...
– Хорошее название. Так скоро у нас будет второе крещение?
Они помолчали, припоминая вчерашнюю церемонию. Потом Джэн сказал тихо:
– Это было великолепно, правда? Знаешь, мы обязательно должны представить рукопись Архиепископу. Месса должна звучать в Аббатстве – ни больше, ни меньше.
Джон кивнул:
– Кто бы мог подумать, что наш брат... но ведь он всегда пел как ангел.
Джэн улыбнулся, оценив это «наш».
– Он уже начал новый труд, – сообщил он. – Я счастлив за него. Тяжело было бы, сочинив такое, остаться не у дел. Томас говорит, что присутствие в доме такого человека для него – огромная честь. Он собирается оплатить обучение Роуланда в Антверпенском университете – на юридическом факультете.
– Это замечательно, – задумчиво проговорил Джон.
– Лучше не бывает. Юношу необходимо чем-то занять. У него энергии пруд пруди, а заняться по-настоящему нечем. В отличие от нас, стариков... У меня не хватает ни времени, ни сил, чтобы переделать все, что задумано. Мы с Томасом сообща занимаемся разведением племенных жеребцов в Уотермилле. И, похоже, нет никакого смысла в разделении наших имений. Погляди – отсюда, с холма, все как на ладони...
Они смотрели, прищурившись – а мысли их блуждали далеко в прошлом. Они вместе выросли, детство их прошло в постоянных визитах друг к другу в гости – то в усадьбе Морлэнд, то в Уотермилл-Хаусе... А сколько раз они вместе объезжали жеребцов? Джон взглянул на седобородого своего спутника – и в груди его шевельнулась такая любовь и нежность, что у него горло перехватило...
Джэн сказал необычно мягким голосом:
– Мать привезла меня сюда ребенком – мне было лет шесть, а может, семь... Не помню. Она показала мне Уотермилл и сказала, что имение по праву должно было принадлежать ей. Это должна была быть доля наследства, завещанная ей твоим прадедом. Я так ясно помню ее в тот день... А Дуглас временами настолько на нее похожа...
Они снова замолчали. На этот раз Джэн взглянул на Джона и увидел на его лице следы неумолимого времени и глубокой печали – и каким-то внутренним озарением постиг тщету человеческой жизни.
– Ты не останешься здесь – теперь, когда появился наследник? Как было бы хорошо – я скучаю по тебе... А ты бы мог радоваться, видя, как подрастает твой внук. Неужели тебе милее в твоем изгнании?
Губы Джона тронула усмешка:
– Так вот как ты это воспринимаешь? Да, возможно, это и изгнание – но я сам выбрал себе судьбу, когда остался там против воли отца. А теперь этот край зовет меня, когда я вдали, – я сердцем слышу этот зов, как овца чует блеяние своего ягненка на огромном расстоянии... Здесь я не смог бы спать спокойно.
– У меня сердце разрывается, лишь подумаю, что ты там, один... Но теперь вижу, что это твой выбор. И понимаю: счастье одного человека – это страдание для другого.
Джэн неотрывно глядел на сверкающую на солнце кровлю Уотермилл-Хауса и на обширные земли Морлэндов.
– Человек строит планы, – проговорил он тихо, – а Господь творит Свою волю... Хоть ты и далеко, но здесь твои сын и внук – а мой внук вступит во владенье Уотермиллом: это все, что ему по праву принадлежит. Понимаешь теперь, что ссоры и страдания твоего отца и моей матери были, в сущности, бессмысленны? Колесо Фортуны совершило полный оборот – мы вернулись туда же, откуда начали свой путь...
Усталое лицо Джона просияло светлой улыбкой, он сжал руку Джэна:
– Не совсем так, брат, не совсем... Мы познали Милость Божию.
С улыбкой Джэн ответил на рукопожатие, и они одновременно пришпорили коней. Ки вскочила с травы, на которой нежилась, и понеслась вперед с громким лаем, а братья, дав знак слугам следовать за ними, поворотили коней к дому...