— Никого не заметили? Ни кривичей, ни новгородцев?
— Никого, конунг. Воины следят днем и ночью, как ты повелел.
— Однако нас никто не окликнул.
— Я знал о твоем появлении, как только разъезды Перемысла свернули в землю кривичей, конунг. Воинам приказано следить тайно.
— Спрячешь сани. Дальше мы поедем верхами.
— Будет исполнено, конунг.
Дальнейший и очень тяжелый путь Сигурд сделал, взяв младенца в свое седло. Это был путь через нескончаемые болота, не замерзающие даже в лютые морозы, а лишь подернутые тонким обманчивым льдом. Не доверяя никому, Олег сам вел их через трясины, руководствуясь лишь ему одному ведомыми знаками. Шли безостановочно от вечерних до утренних сумерек, белесых от слабого света полной луны. А пришли на сухой высокий остров, заросший ядреными красными соснами, за которыми скрывался поселок. Женщинам во главе с мамкой-кормилицей отвели крепкий просторный дом, обнесенный высоким сплошным частоколом с узкими воротами и опускающейся железной решеткой.
— Сюда ведет единственная тропа, которую, кроме меня и Перемысла, знают три человека. Они доставляют еду и мои повеления в полнолуния, потому что повороты в трясине можно угадать, только сообразуясь с луной. Сюда никто не может прорваться, ты в этом убедился. Кроме того, здесь будут Перемысл со своей дружиной и твои варяги, которым придется остаться здесь навсегда.
Все это Олег сказал Сигурду, когда женщины и княжич были размещены, остров обследован, а стража расставлена. Больше в низкой и душной землянке никого не было: Перемысл сторожил у входа.
— Это — люди князя Рюрика, конунг, — запротестовал Сигурд. — Они преданы ему…
— Вот поэтому они никогда и не покинут остров. — Олег вдруг добродушно улыбнулся. — И ты тоже разделил бы их участь, если бы я не нуждался в тебе.
В широкой улыбке конунга русов было столько уверенной беспощадности, что Сигурд угнетенно замолчал. Молчал и Олег, и они некоторое время ели молча, хотя Сигурду кусок не лез в горло. Потом Олег сказал:
— Власть — это разумная жестокость, от нее сейчас зависит безопасность змееныша. Учись властвовать, Сигурд. И доверься Неждане, она спасет твою десницу.
— Неждана, — тихо повторил Сигурд, вслушиваясь в нежное имя. — Почему ее так странно назвали, конунг?
— Ее мать не. знала, что зачала ребенка, провожая Вадима Храброго в последний бой. Девочка родилась нежданно-негаданно, и я уверен, что в нее вселился великий дух ее отца.
— А ее мать? Где она?
— Ее мать? — Конунг вздохнул, горестно покачав головой, и русый чуб вздрогнул на бритом черепе. — Пять лет назад… Да, пять, Неждане тогда было десять, и я впервые стал приучать ее к мечу. Ее мать Забава отпросилась в Новгород, уж очень ей хотелось повидать родню. Мы переодели ее в русинку, она знала наш язык, но люди Рюрика все же выследили ее. Но она не призналась, что у нее есть дочь, даже под пытками.
— Конунг, ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что Рюрик жесток неразумно. Потому-то новгородцы и швырнули к его ногам ржавый обломок его собственного меча.
— Прости, конунг, если обижу, но у меня такое чувство, что ты никому не доверяешь.
— Тут ты спутал меня с Рюриком, — буркнул Олег.
— Но ты воюешь даже с рогами, со своими же братьями — русами, говорящими на том же языке, почитающими тех же богов.
— А новгородцы воюют с кривичами, хотя тоже говорят на одном языке. Роги убили моего деда, отца Ольбарда Синеуса, и попытались захватить наши земли. У нас — родовые конунги, ты знаешь, но конунги рогов добавляют к своему имени «Рог», а мы — «Ол». Ольбард, Олег… Если у меня будет сын, я назову его Ольгардом, а если дочь — Ольгой: таков родовой обычай. А кровная месть смывается только кровью, почему я куда больше доверяю славянам, в отличие от Рюрика. — Олег встал. — Однако пора почивать, Си-гурд. Мы выедем перед рассветом, пока еще с топей видна луна.
Глава Третья
И опять Рюрик спускался по осклизлым ступеням в пыточную подклеть навстречу смраду факелов, раскаленного железа, человеческой плоти и нечеловеческим воплям. И, едва ощутив под ногами скользкий загаженный пол, увидел полураздетое женское тело, распятое на засаленных канатах, очаг, в котором калилось пыточное железо, и кривоногого, неправдоподобно широкоплечего приземистого Клеста, прозванного так за непомерно длинную нижнюю челюсть и отвратительный неправильный прикус. Он возбуждался до неистовства, до исступления во время палаческой своей работы, особенно если случалось пытать женщин.