– Лимонад для тебя? – спросила девчонка.
– Конечно.
Он пытался понять, почему это юное существо, которое, казалось бы, должно дышать невинностью, так искалечено силами зла. Она, безусловно, представляла интерес для психиатра. Откуда в ней этот инстинкт саморазрушения, это дремлющее подспудно зло? Какая хромосома (от кого унаследованная) сделала ее аутсайдером? Несмотря на все свои преступления, Мари-Шарлотт вызывала в нем жалость.
– У тебя несчастный вид, – сказала она.
– Я такой и есть.
– Из-за бабы?
– Да.
– Из-за какой?
– Из-за тебя.
– Потрясающе.
– Ты могла бы быть очаровательной девушкой с твоими веснушками и взглядом с поволокой. Ты же – настоящий дьявол, убийца. Ты думаешь лишь о том, как бы причинить вред. Почему?
Девушка улыбнулась.
– В глубине души ты взрослый хреновый бойскаут, – сказала она.
Она быстро отодвинулась, ожидая пощечины, но Эдуар не собирался бить ее.
– Ты убила шофера, – прошептал он.
– Это случайно!
– Ты убила ба.
– В приступе ярости: она меня оскорбляла.
– Ты пыталась убить Банана, сбросив его с моста.
– Мы развлекались!
– А когда вы избили Банана и его сестру, обрили им головы, вы тоже развлекались?
– Конечно, я надеюсь, ты в этом не сомневаешься.
– А мои покалеченные, развороченные машины – это тоже для развлечения?
– Конечно.
Он выпил лимонада.
– В былые времена, – продолжал Эдуар, – когда в человека вселялся демон зла, его душили матрасами. Я не могу удержаться от мысли, что ты заслуживаешь такой же участи.
Мари-Шарлотт ухмыльнулась:
– Неплохо.
– Я должен был бы пойти в полицию и все им рассказать. Тебя бы посадили на несколько лет, и на том спасибо.
– Ты этого не сделаешь! Я скажу, что ты все врешь и что ты и твой кретин Банан кокнули таксиста.
– У тебя очень чешется язык, не так ли?
Эдуар с самого начала чувствовал, что она только об этом и мечтала: рано или поздно она заявит в полицию. Это стало для нее навязчивой идеей. Он пришел сюда лишь для того, чтобы заставить ее изменить решение.
– Еще как у меня язык чешется!
– Если ты только это сделаешь, ты просчитаешься.
– Неужели? – спросила Мари-Шарлотт недоверчиво.
Он начал осторожно рискованную игру.
– Да, мисс.
Эдуар поманил ее пальцем и сказал ей на ухо так тихо, что она с трудом уловила его шепот:
– Я нашел останки шофера на строительном участке и спрятал их в надежном месте. До того как уничтожить его фотоаппарат, у меня возникла блестящая идея вынуть пленку и проявить ее в Швейцарии. Представь себе, когда ты его ударила, аппарат сработал; в результате получился довольно-таки странный негатив, на котором, крупным планом, очень хорошо видно, как ты его убиваешь. И, наконец, моя птичка, полиция нашла твои отпечатки пальцев на руле машины, обнаруженной в куче цемента. Вывод: если кто-то и хочет сам себя уничтожить, так это ты. А! Я еще совсем забыл: когда ты столкнула Банана с моста, тебя видела влюбленная парочка, плюс почтальон, внезапное появление которого спугнуло вашу банду из моего гаража. Вот основные пункты твоего обвинения. Поэтому советую: оставь нас в покое. Если я все еще терплю, то только из-за Розины, из-за того, что наши матери – родные сестры, и эта история в суде присяжных подорвала бы семейные устои. Ты хоть способна понять своими куриными мозгами, что такое мать?
Ее глаза были похожи на два снаряда, готовых вот-вот взорваться.
– Когда-нибудь я тебя убью! – пообещала Мари-Шарлотт.
– Тот, Кто треплется об этом на всех перекрестках, скорее попадет на тот свет, – сказал князь. – О таких вещах чем меньше говорят, тем лучше они удаются.
Эдуар звонил в дверь Эдит Лаважоль, но никто не открывал. Соседка крикнула ему из окна, что учительницу госпитализировали три дня назад и ей сделали операцию на желудке. Он спросил адрес клиники и побрел куда глаза глядят. Эдуар был очень подавлен и удручен после своего возвращения во Францию, где его встретили лишь отчаяние и безысходность. Он перемещался по мрачному миру, населенному безумцами и больными. Он зашел в цветочный магазин и заказал две дюжины красных роз для Эдит. Он вспомнил ее в те времена, когда она вела у них занятия в школе. Тогда Эдит ему казалась пожилой, хотя ей было всего около тридцати.
Пока Эдуар писал адрес клиники, он подумал, что посылать цветы было бы с его стороны трусостью. Он должен отнести их сам. Цветы не облегчат ее страданий. Эдуар подумал, взял букет и отправился в клинику.
Время посещений прошло, Эдуару пришлось использовать все свое дипломатическое искусство – убеждать, доказывать, объяснять, что он живет за границей и должен утром уехать. Наконец медсестра сдалась и разрешила ему пройти в палату учительницы.
В прохладной комнате помещались лишь кровать и столик с лекарствами. Эдит лежала на постели со свинцово-серым лицом и бескровными губами. Дренажные трубки уходили под простыни, а края этих трубок были погружены в отвратительную бутылку, которая медленно наполнялась красной, полной слизи сукровицей. Через капельницу в правую перевязанную руку Эдит медленно поступал физиологический раствор, в котором плясали вызывающие беспокойство пузырьки воздуха.
Эдуар подошел к больной и прошептал ее имя. Эдит сделала усилие, чтобы посмотреть сквозь прикрытые веки. На ее изможденном лице появилось подобие улыбки. Губы зашевелились, но она не смогла произнести ни звука.
– Не двигайся, любовь моя, – сказал Эдуар, лаская и целуя ее свободную от капельницы руку. – Тебя прооперировали, и все будет хорошо.
Он спрашивал себя, понимала ли она его слова, а самое главное – обречена ли она? Эта ложь из малодушия, из жалости, достойна ли она тех, кому адресована? Эдуар вновь увидел Эдит в классе, за столом, с широко расставленными, по невнимательности, ногами. Он мысленно погружался в этот сказочный, невероятный колодец, пытаясь догадаться, что же скрывается за трусиками. В те времена у него было смутное представление о женских половых органах, его познания ограничивались лишь промежностями маленьких девочек, которые под присмотром мамаш отправлялись на пляж нетвердой пошатывающейся походкой.
В нем зарождалось яростное и страстное желание. Отчаянное стремление проникнуть в эту тайну было необратимым. Одним из самых невероятных, фантастичных дней его сексуальной жизни был день, когда Эдит, много лет спустя, только что овдовев, открыла без колебаний перед ним свою дверь и свои ноги, как если бы она тоже ждала этого момента целую вечность.
Глядя на свою любовницу, Эдуар думал о том, что в те времена, когда он был еще без титула и без княжества, она выполняла странную функцию. Эдуар восхищался тем, как тонко она занималась его воспитанием и образованием: ведь он тогда не догадывался об этом. В этот момент прощания он осознал, как много она для него сделала. Эдит подготовила его к другой судьбе, внушила ему спокойствие и уверенность.
Эдуар стал на колени перед кроватью, коснулся лбом безжизненной руки Эдит и робко прошептал:
– Спасибо!
26
Во время возвращения в Швейцарию князь немного расслабился. Его охватывала радость вновь вскоре увидеть Версуа, бабку – владетельную княгиню, Маргарет. Он решил про себя, что подготовительные любовные игры с Маргарет нужно заканчивать, теперь главное – склонить ее к интимным отношениям, иначе эти наивные любовные игры никогда не закончатся. Его отношение к мисс Маргарет, его ночные визиты к ней напоминали увлечение пылкого Сигизмонда Розиной много лет назад. В семье Скобос было принято заводить любовные интрижки со слугами. Обманывал ли князь Оттон Гертруду с гувернантками? Эдуар решил спросить об этом герцога Гролоффа, хотя старый клоун не очень был склонен к подобным признаниям.
Сидя за рулем, князь строил множество планов по реконструкции Версуа. Он хотел все изменить, начиная с интерьера и заканчивая атмосферой – унылой, скучной, однообразной, создаваемой старыми мажордомами. Ему хотелось оживить замок, вдохнуть в него жизнь и веселье, привлечь людей молодых и энергичных.