Мари-Шарлотт посмотрела на подпись: «Наджиба». Она чуть не задохнулась от приступа безудержной ярости. Эта ничтожная арабка осмелилась любить Эдуара, писать ему слова, которые она никогда не смогла бы придумать. С витиеватым, напыщенным лиризмом она вопила о страсти, которую он ей внушал. Этот эпистолярный дневник был гимном страсти, который он однажды прочтет и страшно возгордится!
В бешенстве Мари-Шарлотт скомкала письмо и потерла им у себя между ног; ей казалось, что поступая так, она как бы становится автором этого письма вместо Наджибы.
Потом она прочла все остальные письма, страдая и ненавидя.
Еще до того как он пришел в сознание, Эдуар понял по запахам лекарств и характерным звукам, что находится в больнице.
Какое-то шушуканье и шепот вырвали его из небытия. Эдуар пытался различить невнятные звуки, сложить их в слова, чтобы понять.
Кто-то говорил очень серьезно:
– Если быть откровенным, мэтр, то вряд ли мы сможем вытащить его из этого состояния. Вы понимаете всю серьезность положения: после такого искусного удаления левого легкого начался плеврит правого. Если он еще пока дышит, то лишь по инерции. Мы применили метод Орсека, использовав всевозможные средства, однако я боюсь, уже слишком поздно.
– Сделайте невозможное, доктор! – умоляюще просил Кремона.
– Но мы этим только и занимаемся, мой дорогой мэтр. Тюремная администрация нам сообщила, что его осудили на месяц.
– По Недоразумению, – заявил адвокат уже профессиональным тоном. – Он коллекционер, любитель машин с передневедущими колесами. Единственное его преступление в том, что он купил такую машину, не удостоверившись в том, что она краденая.
– Безусловно, это пустяковая причина! – сказал врач. – Вы должны срочно подать письменное прошение в комиссию по помилованию, которая заседает постоянно; я вам передам свидетельство о крайне тяжелом состоянии здоровья пациента.
– Спасибо, доктор.
Они вышли из комнаты. Эдуар собрал все свои силы и позвал:
– Мэтр!
Это было скорее движение воздуха, нежели звук. Кремона вряд ли мог услышать.
Однако он ощутил около себя чье-то присутствие. И тут же князь почувствовал неприятный запах плохо вымытого тела, присущий адвокату.
– Вы… проснулись, месье Бланвен?
Адвокат явно подыскивал слово, означающее «пришли в сознание», но, так его и не найдя, он употребил «проснулись».
– Вы мне нужны, – прошептал Эдуар.
– Кого-нибудь нужно предупредить? Так как администрация не располагает никакими инструкциями на ваш счет, то мне поручили…
«Болтун!» – подумал Эдуар. Все это лишние, бесполезные слова, которые употребляют всю жизнь для самоутверждения, а другим на это глубоко наплевать, они слышат только себя.
Грудь князя как будто бы сдавливали гигантские клещи. Доктор был прав, когда говорил, что Эдуар дышит лишь по инерции.
– Запомните! – с трудом произнес Эдуар одними губами.
На этот раз Кремона понял, что он должен говорить со своим клиентом кратко и лаконично.
– Повидать мою мать…
– Вы хотите видеть мать? Это нормально.
– Не я, а вы.
– Я должен повидать вашу мать?
– Не говорите, что я здесь…
Эдуар говорил, как простолюдин, который считает, что его лучше поймет иностранец, если он будет говорить на примитивном ломаном французском языке.
– Ей не нужно говорить о том, что вы в больнице?
– Особенно это… нет!
Врач, которому надоело ждать адвоката Кремона, подошел.
– В чем дело?
– Мне кажется, что мой пациент хочет сказать мне что-то важное, но ему трудно говорить, он задыхается.
Врач позвал медсестру, чтоб князю дали кислород.
– Почему ты к нам не заехал до того, как отвезти Эдуара в тюрьму? – спросила с упреком Наджиба.
– Он совсем вымотался, – ответил Селим. – Если говорить откровенно, он в очень плохом состоянии.
– Как ты думаешь, я могу получить разрешение навестить его?
– Надо попытаться.
Отец Банана сообщил ему, что его грузовичок поломался, и попросил сына найти для него фруктовые ящики у оптовика.
– У меня неприятности и к тому же нет времени! – ответил Банан.
Отец влепил ему пощечину. Банан поцеловал руку отца и сказал извиняющимся тоном, что он полностью в его распоряжении.
– Вы ведете себя оба как средневековые люди, – сказала Наджиба.
Отец, не поняв смысла этого слова, влепил пощечину и дочери.
Селим вернулся через два часа, исполнив все поручения. Он выглядел озабоченным и удрученным.
– Мне нужно съездить в Швейцарию, чтобы выполнить поручения шефа, – сказал он. – Хочешь поехать со мной?
Наджиба колебалась, соблазненная перспективой этого путешествия, но желание добиться разрешения на право посещения Эдуара взяло в ней верх. Она отказалась.
– Я возвращаюсь в гараж, – сказал Банан, – я забыл взять деньги, и мне нужно прихватить белье.
– Я поеду с тобой, – решила Наджиба. – Мне там тоже нужно кое-что взять.
Она имела в виду коробку с письмами, с которой не хотела расставаться. Эта корреспонденция без адреса ей была необходима. Каждую минуту, и днем и ночью, Наджиба мысленно составляла фразы для следующего «неотправленного» письма.
Когда они приехали в гараж, Банан сразу же заметил, что дверь взломана. Свисающий замок свидетельствовал о краже со взломом. Парнишка стремглав поднялся по лестнице на второй этаж и, прибежав первым, увидел открытую пустую коробку из-под бисквитов. Этот перевернутый жестяной куб был для него самым большим несчастьем. То, что пропали его собственные деньги, мало его трогало. Больше всего он был удручен исчезновением денег, предназначенных для княгини.
Наджиба разделяла отчаяние брата.
– Подонки! Мерзавцы! – бранился Банан чуть не плача.
Когда он успокоился, то начал быстро соображать.
– Как ты считаешь, отец одолжит мне три тысячи? Сестра высказала свое мнение.
– Если ты ему объяснишь, что у нас украли чужие деньги, то, возможно, и одолжит.
– Я сейчас к нему поеду, – решил Банан, – и постараюсь купить новый замок!
38
Ей захотелось поехать с ним, как это часто бывало. В этот день было холодно, и она надела свою меховую горжетку, которая насквозь пропиталась запахом нафталина. Горжетка была сделана из двух лисьих шкур, морды которых застегивались на крючки и скрещивались на груди. Мех был того же цвета, что и длинные волосы колдуньи, вступившей в неравный поединок с климаксом. Она держала своего мужа под руку. Вид у супружеской пары был торжественный и чопорный.
Их приход помешал болтовне медсестер. Кремона направился к самой представительной из них, так как знал, что она старшая медсестра на этаже. Он подобострастно ей улыбнулся, чтобы как-то ее задобрить, но ничего не вышло.
– Мэтр Кремона, – решил он тогда представиться. – Где Эдуар Бланвен?
– Он, как всегда, в своей палате, – ответила чуть язвительно полная женщина.
– Мне нужно его повидать.
Медсестра равнодушно пожала плечами, и супруги направились в палату Эдуара, в которой стояло еще восемь коек.
Кровать князя была второй, справа от двери. Он лежал с открытыми глазами и хрипло дышал.
– Здравствуйте, – прошептал адвокат. – Как вы себя чувствуете?
Чуть недовольная гримаса исказила губы Эдуара. Страдания – или асфиксия? – приоткрыли его побелевшие губы, обнажив розовые десны.
– Вчера я видел вашу матушку. Она была удивлена и обеспокоена моим визитом, предчувствуя, что с ним связаны какие-то неприятности. Мне пришлось использовать все мое красноречие, чтобы переубедить ее, но я не уверен, что мне это удалось. Тем не менее она предоставила мне необходимые сведения.
Мадам Кремона уселась на краешек кровати Эдуара; своей рукой в шевровых перчатках она нежно ласкала левое бедро князя, который абсолютно на это не реагировал.