— Я надеюсь, что у вас не лопнут барабанные перепонки, — сказал Эдуар директору Большого театра.
Собеседник был тонким и хорошо воспитанным человеком, чтобы притворно запротестовать:
— Наоборот, — сказал он, — это их успокаивает!
Они оба посмеялись над каламбуром.
Квартет, закончив круг почета, подошел наконец к столику князя. На тарелках застыли блины, покрывшиеся белым налетом.
Дмитрий Юлаф настроил свою скрипку и начал играть отрывок из бравурной арии «Прекрасный голубой Дунай». Он играл, так пристально смотря на князя, что тот не смог выдержать его гипнотического взгляда.
«Этот человек — безумец», — подумал Эдуар. Он решил немедленно прекратить с ним занятия. Антипатия, которую он к нему испытывал, перешла вдруг в ненависть.
Директора оперного театра корчило из-за этого потока фальшивых нот. Он переносил их стоически, хотя Юлаф приблизился к нему настолько, насколько позволяли движения смычка.
От музыканта пахло давно немытым, грязным телом, ногти были с траурной каймой, а на шее виднелись потеки грязи. Когда он закончил играть, он оттолкнул локтем тарелку князя и положил скрипку на стол.
— Что вы себе позволяете? — возмутился Эдуар. Дмитрий Юлаф тонко улыбнулся:
— Минуточку! — сказал он.
Юлаф сунул правую руку во внутренний карман своей куртки и вытащил крупнокалиберный пистолет.
В одно мгновение Эдуар увидел свою смерть. Прогремело два выстрела. Князь почувствовал два удара, последовавших друг за другом, как если бы на него обрушился град камней, но камни больше не падали, они вонзались в него, разрывали его тело, убивали. Ощущение сильного ожога сменилось внезапно ледяным холодом. Эдуар цеплялся за жизнь, пытаясь побороть смерть во что бы то ни стало.
Наступило безмолвие, и все провалилось в густой туман.
33
Как только Эдуар пришел в себя, он заинтересовался огромной черной мухой. Его волновало, бегает ли она по стеклу снаружи или же внутри. Такое умственное напряжение его быстро утомило, он закрыл глаза и погрузился в состояние безмятежного полузабытья, в котором сверкали короткие вспышки.
Когда Эдуар снова открыл глаза, муха исчезла. Ему трудно было дышать, казалось, что на грудь навалилась бетонная плита. Он так задыхался, что подумал, будто умирает, но поскольку он мог поддерживать свое существование лишь небольшим количеством кислорода, то решил его максимально экономить.
Князь даже не пытался понять, где он находится, — это было ему безразлично.
Чуть позже (понятие времени для Эдуара не существовало) перед ним возникли приятные видения: его самые красивые переднеприводные автомобили расположились звездой посреди огромного, обшитого панелями зала. А потом он опять погрузился в забытье.
Эдуар преодолевал новый период своего забытья, который закончился медленным прояснением сознания. Ему показалось, что он увидел очень далеко в белом небе лица Гертруды и Розины. Он ощутил смутную радость и уснул уже без всяких видений, но и во сне чувствовал, как трудно ему дышать. Потом он различил свет электрической лампочки, а затем и дневной свет.
Он уходил, возвращался, чтобы снова очутиться в стране сознания. Иногда Эдуару мерещились лица, они то появлялись, то исчезали. Ему хотелось увидеть только одно-единственное лицо, доставлявшее ему радость, — лицо Розины. Она снова отрастила волосы и сделала прежнюю прическу. И князь был этим очень доволен.
Настал день, когда он начал слышать — будто бы жужжание ос. Эдуар распознал звуки речи. Он ощущал прикосновение рук, которые его приподнимали, раздевали, одевали. Ему подкладывали судно, вкладывали его член в стеклянный узкий сосуд, делали внутривенное вливание, мыли его тело, иногда накладывали прорезиненную полость на нос и рот, и тогда ему дышалось легче. У него начались ужасные боли, на которые он даже не мог пожаловаться.
Появлялись лица мужчин и женщин (их было больше), они заслоняли от него лица Розины и Гертруды. В какой-то момент он увидел лицо Маргарет, усыпанное веснушками. Князю хотелось ей улыбнуться. В голове мелькнуло игривое воспоминание: ирландка «целомудренно» позволяла ему трахать себя в задний проход. Он стал обдумывать это слово и нашел его правильным: именно целомудренно! Из любви к нему.
— Ты меня ведь слышишь, не правда ли, малыш?
Милое лицо Гертруды — сколько же в нем нежности! Князь моргнул. Вероятно, удобно таким образом отвечать на вопросы, когда не умеешь говорить.