— Ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что было над ней? Ничего! Красная жижа с белыми обломками костей. Лопнувший глаз повис на розовой нити. — Селима начало выворачивать. Но это были лишь спазмы, без рвоты.
Когда он увидел на полу обрез, то все понял. Он подошел к Наджибе, стал с ней разговаривать. Но она его не узнала и стала страшно выть! Селима охватил ужас, он выбежал на дорогу с криками о помощи. Он кричал: «Там! Там!», показывая на гараж, серый, с белыми дорожками и квадратами окон оловянного цвета. Дом убийства.
Приехали жандармы. Затем полицейские в штатском, а потом прокурор. От волнения у Селима появился арабский акцент. Полиция хотела допросить Наджибу, но бедняжка не могла ничего понять, тем более ответить. Только чуть позже, уже в больнице, когда они оказались вдвоем, она в нескольких словах рассказала брату всю правду.
Они ехали по автостраде, которая проходила через Нантуа.
— Ты не очень устал? — спросил Банан.
— Нет, на этот раз я в норме, — пошутил Эдуар. — Меня очень беспокоит Наджиба. Как ты думаешь, она выдержит этот новый удар судьбы?
Селим вздохнул:
— Это было бы слишком хорошо!
— Вероятно, твои родители меня проклинают?
— Не тебя — гараж. Моя мать утверждает, что там поселились злые духи и если мы там останемся, то произойдут новые беды.
— Мы там не останемся, — пообещал князь. — Пока я болтался между жизнью и смертью, в моей башке созрел план.
— Ты мне о нем расскажешь?
— Пока нет. Я жду, когда это обретет более четкие контуры; возможно, это предрассудки, но я стал суеверен, и это мне помогает жить.
Все было залито призрачным лунным светом. Когда они въехали в туннель, фантасмагория полнолуния на некоторое время прекратилась, но, как только они выехали на трассу, все возобновилось.
Эдуар думал о Барбаре-Сильвии. С момента ее появления в больнице она занимала все его мысли. В течение четырех дней Эдуар боролся с желанием ей позвонить; ему казалось, что этот звонок в какой-то мере мог бы разрушить волшебство их первой встречи. Но затем он все-таки решился, позвонив из больничного таксофона. Секретарша с сильным лионским акцентом сказала ему, что мадам Деманжо на линии. В трубке слышался треск пишущих машинок, звонки, шум разговоров, из чего он сделал вывод, что агентство крупное.
Пока Эдуар представлял, как она справляется с делами, внезапно на том конце провода раздался голос молодой женщины:
— Алло, добрый день. Извините, что я вас заставила ждать. Как вы себя чувствуете?
— Здоровье или сердечные дела?
— Сначала о здоровье.
— Мне гораздо лучше, врач употребляет эпитеты только в превосходной степени, а это хороший признак.
— А сердечные дела?
— Полное единство со всем остальным! Подобно знаменитому черному камню Мекки! Я даже не представлял, что можно жить только воспоминаниями о женщине: разговаривать, есть, даже спать, постоянно думая и видя перед собой черное платье, белый плащ и лицо, к которому шел всю жизнь, спотыкаясь, делая неверные шаги, но все-таки повинуясь воле Провидения.
— Вы хорошо говорите, — сказала она.
— Это входит в обязанность князей. Язык развязывается очень легко, когда хочешь красиво выразить свои мысли.
Больше им не о чем было говорить; правда, молчание в телефонной трубке не было таким выразительным, как молчание с глазу на глаз.
— Вы думаете, что мы снова увидимся? — спросила она, казалось, через целую вечность.
— Я заканчиваю лечение, возвращаюсь в Швейцарию и…
— Вы знаете, что Женева в восьмидесяти минутах полета от Лиона?
— Знаю. Но до нашей встречи я должен разобраться в сложной ситуации моей бабушки, княгини Гертруды.
— Вы считаете, что на это уйдет много времени?
Они ничего не стали обещать друг другу; они даже не условились ни о встрече, ни о следующем телефонном звонке.
— Все нормально? — спросил Банан, который прекрасно вел машину.
— Все нормально.
Араб откашлялся.
— Итак, возвращаясь к разговору о Наджибе, ты, должно быть, заметил, что она без ума от тебя?