Наконец заговорила Гертруда:
— С огорчением вынуждена сказать вам, Игнаций, что никогда не смогу воспринять ваших доводов. Все мое существо говорит мне, что в Эдуаре течет моя кровь. Раз уж вы ссылаетесь на знаменитое письмо Сигизмонда к Розине, то замечу вам, что он сам выбрал для ребенка имя, а это доказательство того, что его рождение не оставило моего сына бесчувственным. Я также утверждаю, что дела в Черногории вас не касаются никоим образом, несмотря на то что вы — двоюродный брат князя Оттона. Вы никогда не жили в Черногории, и это тем более верно, что в нашем разговоре мы вынуждены общаться по-французски, поскольку вам незнаком ваш родной язык. Пока мы страдали от оккупации и от гражданской войны, вы тратили свое состояние, играя в рулетку в Монте-Карло. За вашей семьей охотились, некоторые ваши близкие были убиты, а вас это нисколько и не беспокоило. Когда настала для нас пора изгнания, вы ограничились посланием из трех пустых, ничего не значащих слов на бумаге с вашим гербом, на которой вы чаще писали любовные записочки женщинам из Парижа или из княжества Монте-Карло, чем вашей семье, оказавшейся в отчаянном положении. Что же до реакции черногорцев, то здесь вы глубоко заблуждаетесь, Игнаций. Если Бог поможет нам победить, то жители нашей страны предпочтут молодого внебрачного сына моего любимого Сигизмонда, чем старого призрака, чье имя связано только с позором.
Вне себя от ярости, Игнаций воскликнул:
— Вы сошли с ума на старости лет, Гертруда! Ваши капризы могут дорого обойтись нашей стране.
Не имея больше сил сдерживаться, Эдуар не постучав, открыл дверь и предстал перед взъерошенной парочкой.
Игнаций бросил на него косой взгляд.
— Князь подслушивает под дверью и входит, не постучав, — усмехнулся старик. — Жаль, что он унаследовал манеры служанки, а не своего отца!
Эдуар подошел к бабушке.
— Мадам, — сказал он, — вы ведь говорили мне, что этот дом — мой дом?
— Именно так, мой милый мальчик, — тепло ответила Гертруда.
— Спасибо.
Эдуар повернулся к Игнацию.
— Месье, ваше присутствие здесь становится обременительным, наши люди готовы отвезти вас туда, куда вы пожелаете.
Бланвену казалось, что он слышит чей-то чужой голос. Кто вдохновлял его в это мгновение? Оттон или Сигизмонд?
— Жалкий конюх! — заорал Игнаций. — Лакей! Эдуар схватил его за лацканы пиджака.
— Заткнись, старый мудак, или я расквашу тебе харю!
Игнацию удалось вырвать свой пиджак из рук Эдуара.
— Поздравляю вас, монсеньор, — четко выговорил он и вышел из кабинета.
После этой вспышки Эдуар не осмеливался посмотреть на бабушку, когда же наконец решился взглянуть, то увидел, что она смеется, хохочет во все горло, у нее даже слезы на глазах выступили, и этот смех изменял ее до неузнаваемости.
— Я прошу у вас прощения, матушка, — прошептал Бланвен, — мне никак не удается сочетать ярость и княжеское достоинство.
— Все меняется, — успокоила его Гертруда, — и язык князей должен равняться на язык народа, если князья хотят быть понятыми народом.
— Все же я слишком погорячился, — признал Эдуар.
— Я не поняла, что вы прокричали ему, но нашла это весьма забавным. Не могли бы вы повторить?
— Это не совсем пристойно, матушка, и я никогда не осмелюсь. Такие слова приходят на ум, когда человеком овладевает ярость.
— Вы сказали, что размажете ему харю?
В устах княгини и с ее легким акцентом эти слова зазвучали неожиданно забавно.
— Не «размажу», а «расквашу харю», матушка, это тоже самое, что и «попортить портрет».
Гертруда залилась безудержным смехом, смех молодил ее, она становилась похожей на невинную девочку-подростка.
— И вы обращались к нему на «ты»!
— Это все от ярости. Бьюсь об заклад, что к человеку, которого называешь «старым мудаком», нельзя обращаться на «вы».
— А что значит «старый мудак», Эдуар?
«Представить только, — подумал князь, — что еще существуют настолько невинные души, которые не знают этого заезженного ругательства!»
— Будьте великодушны, матушка, не заставляйте меня объяснять вам эти отвратительные выражения. В тот момент перед вами был не князь, а взбешенный автомеханик, его-то я и должен выдавить из себя, если хочу быть достойным вас.