Передача ярлыка на великое княжение Юрию (1317 г.) изображается и комментируется в «Повести» следующим образом:
«минувъшу же единому лету и пакы безаконнии Измаилтяне не сыти сущи мъздоимъства, его же желаху, взаиме много сребра и даша великое княженье князю великому Юрью Даниловичю…»[466].
Дань играла важную роль уже при вручении ярлыка на великое княжение ханом Тохтой в 1304/1305 г. В промежуток времени между 1316 г., когда татары оказали Михаилу военную поддержку против Торжка, и 1317 г., когда Юрий получил великокняжеский ярлык, из источников невозможно извлечь никакого другого мотива, способного повлиять на изменение в состоянии ордынских настроений. Мнимые растраты средств Михаилом также были существенным аргументом его противников во время судебного процесса против тверского князя в Орде в 1318 г.
Несомненно, в наиболее мрачном свете Узбек представлен в одном из фрагментов «тверской» летописи. Там сказано, что еще до прибытия Михаила Ярославича в Орду (1318 г.) хан был настолько разгневан на него из-за наветов Кавгадыя и Юрия, что он приказал заточить в темницу высланного вперед княжеского сына Константина и уморить его там голодом. Узбеку все же посоветовали оставить двенадцатилетнего княжича в живых, иначе его отец не приехал бы в Орду[467].
Однако после того, как Михаил 6 сентября 1318 г. прибыл ко двору Узбека и «по обычаю одари князи и царицу, после самого царя»[468]. Узбек дал ему «пристава, не давали никому же обидеть его»[469]. Таким образом, ханский «гнев» на время был отложен. В первые полтора месяца пребывания Михаила в Орде ничего существенного не происходило. Лишь после этого Узбек приказал:
«что ми есть молвили на князя Михаила, сотворите има суд с великимъ княземъ Юрьем Даниловичемъ Московскимъ. Да которого правду скажите ми, того хощу жаловати, а виноватого казни предати»[470].
И по сообщению «тверской» летописи, перед судом предстали оба князя. Далее этот источник утверждает:
«Они же судившие не рекли правды к царю, и виною оболгали (т. е. Михаила) к беззаконному царю Озбяку.»[471]
Другие источники, гораздо более обстоятельно следующие за ходом событий (к примеру-московский свод конца XV в.), также подтверждают эту информацию. В этом своде сказано, что князья и бояре, прибывшие в Орду по приказу Кавгадыя, представили «многие грамоты со многими замышлениями».
Предположительно речь шла о взимании Михаилом даней, которые он не передавал татарам.
«…Михаилъ же правду глаголя и истину обличаше лживыя свидетельства их. Окаанный же Кавгадый и нечестив выи, самъ судья и сутяжеи, той же и лживый послухъ бываше»[472].
Неделю спустя Михаил, уже в оковах, предстал перед новым судом. Относительно расчетов с татарами он вновь представил доказательства своей правоты, ибо «он записывал все». Необходимость составления подобных справок, возможно, и повлекла за собой задержку с отъездом Михаила в Орду. Однако Кавгадый и Юрий в результате выиграли время для того, чтобы склонить в свою пользу чашу весов в Орде[473].
По второму пункту обвинения, выдвинутому против Михаила и касающемуся его сопротивления ханскому послу, князь отвечал, что он спас Кавгадыя в бою и принял у себя с честью[474].
Третьим пунктом, который, подобно второму, упомянут лишь в связи со эторым судебным процессом, стало обвинение Михаила в убийстве княгини великого князя Юрия, т. е. Кончаки. В ответ на это тверской князь призвал Бога в свидетели и заявил:
«яко ни на мысли ми того сътворити.»[475]
Помимо этого, в «тверских» источниках речь идет еще и об обвинении, касающемся намерения Михаила бежать к немцам[476] т. е. в Ливонию[477].
После второго процесса положение Михаила еще более ухудшилось. Он провел в оковах еще почти месяц, подвергаясь издевательствам и пыткам, особенное участие в которых принимал Кавгадый. 22 ноября 1318 года участь тверского князя была решена; в этот день
«окаянный Кавгадый пришел к цесарю и исхождааше со ответы на убиение блаженного.»[478]
Приговор был приведен в исполнение в тот же день.
Как явствует из хода событий, движущей силой направленных против Михаила действий татар был Кавгадый. Во всяком случае, мнение Дж. Феннелла о «предрешенности» дела Михаила («foregone conclusion»)[479] вряд ли соответствует действительности; решающее слово явно оставалось за Узбеком. В противном случае вряд ли была необходимость тянуть с вынесением смертного приговора два с половиной месяца. Можно задаться здесь и таким вопросом: почему тверской князь, если считать его дело решенным заранее, полтора месяца находился под ханской защитой с тем, чтобы никто не мог «оскорбить» его? По всей видимости. Узбек далеко не был уверен в действительной виновности Михаила и обоснованности вынесения ему смертного приговора. Тогда можно заподозрить, что приговор не в пользу Михаила Ярославича был вынесен под решающим воздействием каких-то иных, не нашедших отражения в летописях мотивов. Для принятия подобного решения нужны были весомые политические основания. Весьма правдоподобным основанием такого рода представляется военная мощь, продемонстрированная Тверью при Бортенево, которая являла собой потенциальную угрозу для татарского господства[480].
471
ПСРЛ 15,1. Стб. 39; ср. также: ПСРЛ 15. Стб. 411; Фрагмент ГИМ Муз. собр. № 1473. С. 35.
476
Под «немцами» в русских источниках в основном подразумевались народы Германии, хотя частично — иностранцы вообще. См.: Срезневский И. И. Указ. соч. T. II. С. 486 и след.
477
ПСРЛ 15,1. Стб. 38; ПСРЛ 15. Стб. 410 и след.; Фрагмент ГИМ. Муз. собр. № 1473. С. 35. В одной из летописей (ПСРЛ 10. С. 183) излагается обвинение, согласно которому Михаил намеревался бежать к немцам с казной и отправить эту казну папе (не ясно, как могли сочетаться оба эти намерения). Дж. Мейендорф истолковывает это место в смысле уплаты «Петровой монеты», т. е. знака подчинения папе; см.: Meyendorfl J. Byzanlium and the Rise of Russia. Cambridge and oth., 1981 P. 60. Nole 33. В высшей степени невероятно, что Михаилу вообще приходили в голову подобные мысли. Это явный плод вымысла компилятора Никоновской летописи.