Хотя после окончания войны с Литвой Москва имела большие возможности воздействовать на Тверь, именно в этот момент Иван Михайлович энергично разделался со своими противниками внутри княжества, не испытав при этом никакого вмешательства извне. В октябре 1408 г. тверское войско еще раз выступило в поход на Кашин. На этот раз жертвой тверского нападения стал не Василий Михайлович, а Иван Борисович. Почему так случилось, в источниках не сообщается. Князь, которого в начале века Иван Михайлович использовал в борьбе против своего младшего брата Василия, бежал в Москву, а его мать была заключена в темницу. С Василием великий князь тверской заключил новое соглашение. Помимо этого, он посадил в Кашине своего наместника[1111] (явно на ту часть владений, которая принадлежала Ивану Борисовичу).
Москве не удалось вмешаться в тверские дела после этого нового поворота событий, поскольку вскоре после этого она сама стала жертвой большого татарского похода. Едигей напал на Москву, потому что Василий Дмитриевич приютил у себя сыновей Тохтамыша, личных заклятых врагов «сильного человека» Орды. Помимо этого, Едигей обвинил московского великого князя в дурном обращении с татарскими послами[1112].
После того, как великий князь Василий «отъехал вборзе на Кострому», 1 декабря 1408 г. войска Едигея появились под Москвой[1113]. Теперь Твери нужно было быстро принимать решение, как себя вести, когда в Твери по приказу Едигея появились царевич и еще одни татарский посол и передали распоряжение:
«быти у Москвы часа того съ всею ратью тверскою, и съ пушками, и съ тюфяки, и съ самострелы и съ всеми съсуды градобииными…»[1114]
Предшествовавшие вмешательства москвичей в сферу тверских интересов и соображения самосохранения говорили за то, чтобы выполнить приказ Едигея. Однако великий князь тверской решил иначе:
«Князь же Иванъ не хотя сего сътворити, ни изменити крестного целованиа и давнаго мира и любви съ великымъ княземъ, но сице умысли: съ Твери поиде безъ рати, не еъ мнозе дружине, и не доехавъ Москвы възвратися пакы съ Клина на Тверь. И таковымъ коварствомъ перемудрова: ни Едегея разгнева, ни князю великому погруби, обоимъ обоего избежа. Се же створи уменски паче же истински»[1115].
Однако сообщение Троицкой летописи о том, что Иван Михайлович равно смог избежать дурных для себя последствий с обеих сторон, не соответствует действительности. В Рогожском летописце мы читаем, что татары
«взяша волосгь Клиньскую и множьство людии посекоша, а иныхъ въ пленъ поведоша»[1116].
Как мы узнаем далее из летописных сообщений, Едигей намеревался зимовать под Москвой. Только в результате начала междоусобиц в Орде и призыва о помощи от хана, которого он поддерживал, после двадцати двух дневной осады Москвы он вынужден был отступить[1117].
Клин был южным пограничным укреплением великого княжества Тверского на дороге в Москву[1118]. Поэтому возникает подозрение, что татарское нападение на Клин должно было стать прелюдией большого похода на Тверь. Получается, что Едигей разгадал уловки тверского великого князя.
Во всяком случае, Иван Михайлович пошел на значительный риск, как личный, так и касающийся его земли, когда он не выполнил приказ Едигея. В связи с московским походом последнего не может быть и речи о «неопределенной позиции» Твери[1119].
Что побудило Ивана Михайловича действовать подобным образом? Разве у него не было достаточных оснований для враждебного отношения к Москве? Источники допускают два объяснения, явно не исключающих друг друга. Уже цитировавшееся сообщение Троицкой летописи говорит о «старом мире» между Тверью и Москвой, который Иван не хотел нарушать. Действительно, хотя в предшествующие годы Москва не раз поддерживала тверских удельных князей, вступавших в борьбу с Иваном Михайловичем, все же великий князь московский ни разу не вмешался в тверские дела с применением военной силы. Войско Едигея вновь ушло с Руси, хотя и лишь после опустошений, продолжавшихся несколько месяцев. Если бы Тверь поддержала татар, то это повлекло бы за собой резкий рост враждебности со стороны Москвы и в результате начались бы новые войны. Помимо этого, уважение к Твери на Руси было бы этим полностью разрушено; великое княжество Тверское оказалось бы в политической изоляции. Резкость, с которой тверские летописцы в предшествующие годы осуждали сотрудничество Москвы с татарами, показывает, сколь малую симпатию вызывала у тверичей возможность того, что Едигей мог бы захватить Москву с помощью тверских войск и тверских осадных орудий. Это влечет за собой эторое возможное объяснение. Обстоятельно проанализировав летописные сообщения о походе Едигея 1408 г. Л. В. Черепнин пришел к выводу, что в них нашла свое выражение идея русского единства «в несколько консервативной форме союза русских княжеств под главенством великого князя владимирского»[1120]. В основе обозначения этой идеи как «консервативной» лежит предвзятое представление о том, что концепция объединения Руси Москвой в рамках единого государства должна была быть «прогрессивной». Если отвлечься от этой односторонности, то утверждение Л. В. Черепнина вполне заслуживает внимания. На самом деле в летописях все сильнее находят выражение антитатарские настроения, и не в последнюю очередь в сводах, отмеченных тверским влиянием[1121]. Антипатия к татарам, обоснованная политически, религиозно, а частично и этнически, в сочетании с уже упоминавшимися «реально-политическими» соображениями могли побудить тверского князя отказаться следовать за Едигеем.
1118
Рикман Э. А. Города Тверского княжества и сухопутные дороги // Культура Древней Руси. М., 1966. С. 229.
1121
Так в: ПСРЛ 15. 1. Стб. 183 и след. (6917 г.), речь идет об осаждающих Москву полках «безбожных иноплеменников», вознамерившихся надолго остаться «в земле православной». В: ПСРЛ 15. Стб. 483 и след. (6916 г.) присутствует много выпадов против «окаянного» Едигея и «окаянных» татар. Великокняжеский московский свод конца XV в. (ПСРЛ 25. С. 238 (6916 г.)), хотя равным образом и не лишен словесных сентенций в адрес Орды, в этой связи лишь один единственный раз говорит о «безбожных измаилтянах».