Снаружи у порога предупредительно потоптались и покашляли. Вошедший отец архимандрит приблизился быстрыми шагами, порывисто прижал Кириллову голову к своей груди.
— Благословите, отче… — приглушенно пробормотал он в колкую ткань.
Настоятель отстранил его, крепко держа за плечи, окинул ухватистым взором и произнес с нескрываемой радостью:
— Бог да благословит, чадо! Господи, милость Твоя на нас!
— Якоже уповахом на Тя, — отозвался от двери его спутник.
— Брат Рафаил оглядит тебя — послушание лекарское у него.
— Да уже не надобно, обошлось ведь.
Архимандрит кротко и удивленно поднял брови.
— Простите, отче, — поторопился исправиться Кирилл.
— Братия сказывают, сапогам твоим такоже основательно досталось, княже, — он улыбнулся мельком. — Не беда — имеются умельцы у нас, славно тачают. Пока же подберут да поднесут замену на время. Брат Рафаил, после всего князю трапезу горячую — и немедля в постель. Брат Иов, ступай-ка со мною.
Ратибор оглянулся — юноша в охристо-зеленой рубахе все так же понуро, но неотступно следовал за ними на отдалении. Он сделал извинительный знак Белому Ворону и слегка повысил голос:
— Домой, Хотко! Нечего хвостом ходить — я всё сказал.
— Прости, Ратиборе! — в который раз безнадежно повторил преследователь.
— И простил, и зла не держу. Только исторгаешься ты из «неусыпающих» ровно на месяц от сего дня, сокол наш зоркий. Ведь я почти вплотную подобрался, еще малость — за ухо ухватил бы. Ладно бы этой ночной грозою случилось, а то ведь белым днем. Стыдоба, Хотко.
— Прости, Ратиборе! Дальние дозоры доносят: уж почти седмицу на два десятка стрел вокруг дубравы ни единого чужака… Расслабился я… А дома отец что скажет?
— Согласится со мною.
Глядя в сторону, Ворон кашлянул негромко, наклонил голову.
— Ходатайствуют за тебя, — проворчал Ратибор. — Ладно, быть по сему. Еще раз уснешь в дозоре…
— Не спал я, Ратиборе!
— А? Никак, чьи-то речи послышались мне? Да нет, показалось. Так вот, Хотко: еще раз уснешь в дозоре — не спасет и сам Ворон. Восстановлен, теперь расточись.
Он махнул рукой и отвернулся.
— Спасибо, Белый Отче! Спасибо, мастер-наставник! — донеслось из-за деревьев, быстро удаляясь.
— Разумеешь ли, о чем просишь меня? — спросил Ворон, возвращаясь к прерванному разговору. — Новый дар дочери твоей — умение чужую боль как свою чувствовать. Взыскуют его люди друг в друге, а обладающих им за праведников почитают. Ты вдумайся: дар со-чувствия! Как же я могу лишить его?
Ратибор помрачнел:
— Да разве я чего отнять прошу… Вскинулась среди ночи, переполошила всех и пала, будто гром ее поразил. Что уж там с князем опять приключилось? Звана до утра не спала, подле нее сидела… Я про то, чтобы уменьшить как-то, приглушить, что ли. Хоть на время, пока подрастет да окрепнет.
Ворон усмехнулся печально:
— Может, после меня детям моим Белый Отец получше достанется — вроде былых Белого Полоза или Белого Айи Великого. А может, и Белая Мать вернется наконец к чадам своим… Я что-нибудь придумаю, Ратиборе.
Солнце стояло уже довольно высоко над верхушками деревьев. Затерянный в чаще скит почти весь был залит светом, короткие синие тени лежали под восточной стеною леса. Со стороны колокольни доносились глухие стуки и скрежет.
«Ну да! Питье на ночь от брата Рафаила!» — Кирилл рыкнул с досадой и зашлепал босыми ногами прочь от окошка.
Из-под узкой кровати выглядывала пара слегка поношенных мягких сапожков с короткими голенищами — именно такие предпочитали носить дубравцы.
«Ага: братия уже успели подобрать взамен моих страдальцев».
Кирилл вытащил наружу один, повертел в руках:
«И у Ворона похожие, и у Ратибора. А вот у дубравок праздничные сапожки не красные, как у нас, а синие… Отчего же она попрощаться-то не пришла?»
Он опустил голову и закрыл глаза:
«Видана…»
На этот раз не было никакого огонька, который медленно и тепло разгорался внутри. Кирилл увидел всё и сразу — и краешек крыши из серебристой дранки, над которой поднимался легкий парок, и дырявую тень ветвей у калитки, утонувшей в глубине кустов, и исцарапанные пальцы, орудующие костяным скребком у ножки гриба-боровика… Она тихонько напевала что-то без слов, так же негромко приговаривая в конце каждой мелодической строчки: «Ой, да ли я!»
«Видана!» — позвал он.
Ее рука бросила очищенный грибок в одно из двух лукошек подле обеих ног и потянулась к большой корзине перед собою.