— У него в наставниках и друзьях задушевных — одни лишь мастера из кузнецов либо столяров-краснодревцев, — с едва приметным неодобрением заметил князь Стерх. — Будто ремесленник какой, а вовсе не княжич.
Держан смолчал, но набычился.
— Не серчай, сыне… Правды ради добавлю, отче, что ремесленник-то у меня, похоже, незаурядный подрастает: о прошлом лете приезжал поглядеть на него даже некий мастер иногородний. При котором, помнится, для чего-то маленький старичок-архимандрит пребывал неотлучно. Внимательный такой, глазастый…
Отец Варнава откинулся на высокую спинку стула:
— В академиях наших многие из ученых мастеров-наставников от самого князя Дора род свой ведут. В духовных чадах у меня — князь Боровицкий Константин, зодчий и резчик по камню искуснейший, да боярин Василий из Полядвицы, большой знаток древностей, которые из земли самолично искапывает. Или возьмем отца Паисия, лекаря обители нашей…
— Как же, как же: отменно знаю его. Не просто лекарь — целитель. А уж сколь осведомлен в науках разных!
— Но ведомо ли тебе, княже, что некогда владетельным Маркусом из Аквилеи новоримской был возведен он в рыцарское достоинство?
— Однако… Не рассказывал о том отец Паисий.
— А он никогда и никому не рассказывает. Но мне не возбранял. Из придумок своих чем похвалиться можешь, княжиче?
Держан смутился:
— Да по мелочам изрядно набежало — не упомнишь всего враз-то.
— Стесняется он, отче, заслугам своим счет пред вами вести, — пояснил князь Стерх.
— Похвально. Скромность — она в добродетели определена. Тогда ты поведай, княже.
— И с охотою. В верхнем граде скоро вовсе перестанут колодези глубокие в скале бить. Уж второе хранилище водное закладывают, куда вода из Змеяны нашей поднимается: тут тебе и трубы, и колеса прехитрые с цепями да рычагами, и всякое иное учинено, чему даже и названия не ведаю. Все то — Держановы задумки. У стрельцов дружины моей ручницы, устроения доселе не виданного — такоже. А уж замков разных да забавок для детворы просто не перечесть… Вижу, сыне, теперь сам порываешься что-то сказать. Добро, говори уж.
— Отче Варнаво, да не я един все то сотворил — там и мастер Байко работал, и мастер Веденя, и дядя Никанор, и Мишата… Во многом же я и вовсе только помощником был.
— И опять помяну добродетель скромности, — добродушно заметил игумен. — А нынче над чем трудишься, княжиче?
— Дом призрения общинный есть у нас. Престарелые ратники одинокие да увечные, иные калеки. Мастер Веденя да я как-то раз для них особливые запоры дверные делали, а потом еще ухищрения разные для нужника теплого…
Он опять смутился.
Отец Варнава одобрительно наклонил голову:
— Доброе дело. И отнюдь не постыдное.
— Ага. У кого руки нет, у кого ноги, а то и обеих…. Я только тогда стал понимать, сколь же тяжелы им в жизни обычные дела. И подумал: вот бы каждому увечному новые руки-ноги сотворить! Чтобы не на деревяшках да с клюками, как допрежь. Когда мы с отцом в начале прошлой осени в Сурожск ездили, там у меня вдруг зуб коренной страсть как разболелся. Отец кинулся доброго лекаря искать, ему присоветовали спросить в иноземной слободе некоего герра Корнелиуса. Помню, вышел он к нам, расспрашивает меня участливо, а я всё на его ноги посматриваю и думаю: а отчего это он в сабатонах? Это, отче, ножные доспехи такие. А уж после того, как он мне питья какого-то дал да зуб вырвал, отец разговорился с ним и выяснилось, что у герра Корнелиуса ниже колен ног-то вовсе нет. Обеих. И то не сабатоны были, а ноги железные, мастерами германскими сработанные.
Кирилл вдруг почувствовал, как сердце заколотилось в его груди и правый висок откликнулся пульсирующей болью.
— Лязгающие Сапоги, — прошептал он еле слышно. — Лязгающие Сапоги…
— Ага, — кивнул ему Держан, — они и вправду лязгали при ходьбе. А мне, отче, тогда же на ум пришло: так ведь можно и руки подобные сделать, ну хоть для простейших действий — дверь открыть, взять что-нибудь. Над этим и думаем сейчас с мастером Веденею. Правду сказать, трудно дело идет. Руку-то саму для первой пробы уже мастерить начали, да проку от нее покамест маловато — еще только пребываем в спорах о том, как заставить ее пальцы сжимать.
Кирилл поднял голову, встретившись с внимательным взглядом отца Варнавы.
Глава VII
Келейник перегнулся из окошка и осмотрелся по сторонам. В быстро темнеющем небе беззвучно носились летучие мыши. Воздух посвежел, звуки со двора сделались по-вечернему отчетливыми.
— И прикрывай уж окошко, брат Илия, — негромко попросил отец Варнава. — К ночи идет.