С каким-то угрюмым безразличием миновав сотника Василия с его ближниками, человек вразвалку приблизился ко князю Стерху.
— К тебе я, княже… — обронил он пустым голосом.
— Слушаю тебя, Государевой Гильдии торговый человек Дан-Варфоломей из рода Гроха.
— Ишь ты. Прямо-таки титулуешь меня: полным именованием да еще и со званием. Разумею, что не просто так, разумею… Веришь ли, нет ли, княже, а ведь я всегда уверен был, что всё оно рано или поздно окончится.
— Правда твоя. Всё на этом свете имеет окончание свое. Слушаю дальше.
Купец вздохнул. Взгляд из-под тяжелых век переместился на Кирилла, остановился на лице:
— А это, надо полагать, он и есть.
— Да, это он и есть — князь Ягдар-Кирилл, новый владетель Гуровский и Белецкий.
— Прости, юный княже, и в мыслях не было оскорбить тебя непочтением. О другом я…
Кирилл молча склонил голову.
— Мне сейчас куда — на суд княжий, что нынче идет, или сразу в темницу?
— Отчего это ты, добрый человече торговый, столь же сразу о суде да темнице речи завел? Ведь изучил дотошно за многие годы все нравы и обычаи мои. Вначале простая беседа, потом следствие и только в конце всё прочее. И в дом не желаешь зазвать, просто избегаешь того. Поэтому и навстречу нам вышел. За угол. Лицо-то не опускай! — повысил голос князь Стерх. — Я, когда с человеком говорю, люблю глаза его видеть.
Тяжелые веки купца поднялись опять:
— Каковы есть беседы с тобою, княже, мне самому давно известно. А вот каковыми они бывают с ним… — он мотнул головой в сторону Кирилла и поспешил добавить: — Со князем Ягдаром, о том мне серьезнейшие люди успели сообщить. Не желаю я таковых бесед в доме своем, позору не желаю. О всех делах моих, что твоему вéдению подлежат, и расскажу доподлинно, и на бумаге изложу в подробностях малейших. В том даю свое твердое слово купеческое. Но пусть будет так, чтобы дознание происходило лишь при тебе одном, княже. Не при нем… не при князе Ягдаре. Ко мне нынче и дети старшие с женами да мужьями в гости съехались, и младшие такоже все здесь. Мы вот сейчас тут стоим, а изо всех окон, что на эту сторону выходят (он коротко указал рукой), на нас десятки глаз украдкою глядят. Меня среди домашних и приходских почитают человеком достойным, правил самых строгих да честных. И вдруг всем поголовно, вплоть до распоследнего слуги открыто будет, что отец их, муж, хозяин и опора верная… Нет! Еще раз повторю: не желаю я такого позора! Хоть режь меня, а в дом не впущу, костьми лягу!
Речь его, вначале звучавшая вполголоса и довольно сдержанно, постепенно становилась всё более громкой и сумбурной, к концу своему перейдя почти что в крик. А на лице князя Стерха выражение некоторого непонимания столь же постепенно заменялось растущим удивлением. Седые брови сошлись над переносицей:
— Постой-ка, торговый человек Дан-Варфоломей! Пожалуй, я начинаю догадываться кое о чем. Яви милость, поведай мне — только теперь опять, как и вначале, с толком да с расстановкой, — что именно эти твои серьезнейшие люди говорили о способах дознания князя Ягдара. И очень постарайся быть точным при том.
Годы и богатый жизненный опыт Государева гильдейца помогли ему быстро вернуться в прежнее состояние:
— Да, княже. Прости… Точных слов передать не возьмусь, не смог запомнить их, будучи потрясен до самых основ своих. Но за общий смысл ручаюсь… — голос его сделался еще более отстраненным. — Говорено же было, что князь Ягдар-де имеет дар видеть ясно всё соделанное любым человеком: что в настоящем, что в прошлом; все его грехи — явные, тайные и забытые, даже все помыслы потаенные: самые постыдные, самые гнусные. А после являет сего человека, вывернутого наизнанку, на всеобщий глум и поношение. И всё сокровенное знание о нем в готовом виде в разумы окружающих внедряет. Вот так. Теперь сам скажи, княже: кому захочется итог жизни своей видеть таковым?
Он сглотнул, заговорил глуше и с явным трудом:
— Мне проще и легче перед тобою покаяться. Только от всего сердца попрошу: пусть не дойдет ни до кого из домашних моих сказанное сейчас… Слабый я человек… У меня, у доброго семьянина, имеется на тайном содержании одинокая вдова молодая. Скажешь: блуд? И оно горькою правдою будет. Однако тут и нечто иное есть, о чем в жизни моей доселе не ведал я. Вот только теперь, на склоне лет открылось мне, что это такое: душами соединиться. Жена же моя, пред Богом и людьми венчанная…