Он подергал руками воображаемые поводья и почмокал.
— Вот ты как заговорил, отче, — холодно отметил отец Варнава.
— Неужто впервые слышишь такое? Да ну? Где же пребывал-то доселе?
— А в тех местах, где всем желающим совесть раздавали.
— Стало быть, и совесть у тебя не своя, а заемная.
— Это верно. Нет у человека ничего своего, всё им от Господа получено. Да и то — на время недолгое.
— Мне вот о чем спросить давно уже мечтается, отец игумен, — сказал отец Алексий почти задушевно, — и тебя, и таких как ты: неужто вам самим не хочется жить по-человечески, а?
Его лицо приблизилось к лицу отца Варнавы:
— Я только в глаза загляну, а ты и не отвечай, если пожелаешь, мне никаких слов не надобно.
— Заглядывай смело. А коль грехов да страстей моих не разглядишь, сам о них поведаю. Поболе их, чем у тебя. Только я грязь свою грязью и называю, а ты свою норовишь за чистоту выдать да еще и Писанием подпереть. По-разному мы понимаем, что это значит — жить по-человечески.
— Да, черноризец, да, — ох как по-разному! У тебя-то ни жены, ни детей, заботиться ни о ком не надо…
— Ни о ком? — перебив его, рассмеялся в полный голос отец Варнава. — Отче, да сам ты хоть веришь ли в то, что говоришь? А куда клонишь, я знаю, — не впервой приходится слышать подобные песнопения на скорбный глас шестый о голодных детушках да сирых матушках. Да вот только доносятся они отчего-то не из бедняцких изб, а из теремов иерейских. Подле которых возки лаковые, что ценою во сами терема, стоят.
Отец Алексий приподнял на шнурке нательный крест и, уставив на него короткий толстый палец, опять приоткрыл рот.
— Довольно, отец протоиерей! — возвысил голос отец Варнава. — Ты — пастырь. Забыл, что это слово значит или знать не желаешь? Для пастыря первая забота — овец своих насытить, а не самому наворачивать с обеих рук. Коль не по тебе служение такое — уходи. И от иных трудов кормиться можно.
Он развел руки и поднял глаза:
— А за палаты сии сколь грехов-то с твоей души паства молитвами своими благодарными смоет — вот этому я действительно завидую, отче!
— Не юродствуй, черноризец! И не тебе добром моим распоряжаться! Не тебе!
— Верно говоришь, не мне, — легко согласился отец Варнава. — И даже не тем, кого после меня в гости ждать станешь.
Движением головы указал в сторону ворот, за которыми стояли, сбившись в робкую стайку, прихожане Сретенского храма:
— Им. Ради них Господь на землю приходил. Это они — Церковь, а вовсе не мы с тобою. Ты и я — священнослужители. Служители, слуги! Так было, есть и будет. А теперь, отец протоиерей, оставайся с Богом. И еще раз: жди гостей.
Коротко поклонившись, он зашагал прочь со двора.
Отец Алексий продолжал стоять, тяжело переводя дух да глядя перед собою в землю невидящими глазами. Внезапно вскинул кверху кулаки — мягкие широкие рукава кисы скользнули вниз, обнажив белые полные руки, — и потряс ими в спину отцу Варнаве:
— Ненавижу вас, прихвостни холопьи! В аду бы вам всем гореть! А тебе, черноризец, — первому!
После чего бросился вдогонку уходящему игумену.
Тот неожиданно остановился, развернувшись. Отец Алексий с разбега плюхнулся сырым лицом о его широкую грудь, всхлипнул и, откинувшись, грузно повалился навзничь.
Отец Варнава наклонился над ним, протянув руку. Спросил участливо:
— Подняться не помочь ли, отец протоиерей?
— А может, у нас заночуете, отец игумен? Дело к вечеру идет — чего в путь пускаться-то?
Титарь помялся, искательно заглянул в глаза отцу Варнаве:
— К тому ж на приходе нашем избенка имеется странноприимная. Хорошая…
— Ну что ты за человек такой, Иустине! — сказал с сердцем мастер Никола. — Даже и в гости не зазовешь по-людски: «а может», «избенка странноприимная». Постой-ка ты лучше в сторонке, не позорь честной народ.
Он дружелюбно хлопнул титаря по плечу, от чего тот слегка присел и болезненно ойкнул. Затем неторопливо положил поясной поклон, просторно поведя рукою:
— Отче Варнаво! И ты, княже Кирилле, и вы, всечестные братия! Милости прошу под кров мой да ко хлебу-соли моим!
— Такоже и мы всем приходом нашим просим пожаловать к мастеру Николе! — обрадованно подхватил титарь.
Кузнец крякнул, покрутил головою.
— Да мы к ночи еще успели бы… — начал Кирилл, тут же ощутив в боку короткий тычок со стороны брата Иова. Он умолк, покосившись, — руки инока были покойно сложены на груди.
— Что-то случилось, княже? — поинтересовался брат Иов.
— Ничего, — буркнул Кирилл, потирая бок.