Вопреки тому, что я на ее глазах убил шестерых одаренных одетых как дружинники Рюриковичей, и применил дар против члена правящей семьи.
Да и обстановка вокруг, мягко говоря, к доверию не располагала.
Подвал гостевого дома приемной комиссии выглядел не как бывшая пыточная, а как самая что ни на есть действующая пыточная.
Комнатой явно все еще пользовались по назначению, и, судя по многочисленным свежим следам, последний раз совсем недавно.
Плесень, крысы, сырость, горстка обгорелых костей в углу, создавали вполне очевидный антураж, который идеально дополнял деревянный стул с акцентированным алым оттенком из-за впитываемой годами крови.
— Еще не передумал становиться моим другом? — спросил я.
— Не-а, — отозвался Алекс, беззаботно сидя на ступеньках позади меня, — с тобой весело.
— И опасно, — подметил я.
— Не для меня, — не раздумывая ответил парнишка.
— Это пока, — усмехнулся я, — я же только приехал.
— О! Получается, планируешь проводить так каждый день? — обрадованно соскочил на ноги Алекс.
— Как пойдет, — отозвался я, закончив пристегивать все еще находящуюся без сознания цесаревну к стулу, — думаешь, удержат? — скептически покосился я на старые потертые кандалы.
— Шведа удержали, — равнодушно пожал плечами Алекс.
— Какого шведа?
— Ну про которого ты говорил, — спокойно пояснил парнишка, — в телевизоре.
— И часто ты тут бываешь? — подавив внутреннее удивление уточнил я.
— Именно в этом подвале? — на миг задумался Алекс, — Не-а, только когда есть на что посмотреть.
— Не забывай мысль, мы к этому мы еще вернемся, — разочаровавшись отсутствию возможности расспросить нового друга подольше, вздохнул я и сверился с часами, — план помнишь?
— Ага, — уверенно кивнул Алекс.
— Тогда за дело. Гости уже на подходе.
Героически преодолевая всепоглощающую сонливость, девушка смогла открыть глаза.
Мир вокруг нее качался как на волнах и был мутным, словно смазанная картинка. В ушах звенело от головной боли, слабость во всем теле сводила с ума, а веки были тяжелыми будто отлиты из чугуна.
Казалось, моргнешь один раз и разум вновь провалится в беспробудную темноту, которая так манила девушку своим спокойствием, легкостью и теплотой.
— Нельзя! — приказала сама себе Елизавета Михайловна Елецкая, силой воли разогнав остатки эфира по телу и сон отступил еще на два шага назад.
Мир вокруг стал чуть четче, появились звуки сквозного ветра, принесшие собой ужасную вонь, от которой девушку едва не вывернуло.
И в тот же миг в голове вспышками всплыли воспоминания.
Безобразно вывернутые шеи, сломанные конечности и кровь, разбрызганная по стенам. И этот безмятежно ступающий по трупам силуэт в черном костюме. Его равнодушное аристократическое лицо никак не сочеталось с аномальным, пробирающим до глубины души бездонным голубым взглядом.
Такие подавляющие все вокруг глаза не могли принадлежать человеку. От их взора хотелось бежать без оглядки и укрыться настолько далеко, насколько только возможно, но все что успела в тот момент сделать девушка — это закричать... да и то, ненадолго.
Голос исчез, а следом за ним и сознание предательски покинуло цесаревну.
Разум инстинктивно попытался закрыться от потоком нахлынувших воспоминаний недавних событий, но усилием воли Елизавета Елецкая удержала их в фокусе внимания.
Каждый вдох давался с трудом и отзывался жгучей болью в груди, но нужно было собраться.
Она обязана была помнить.
Обязана понимать, что происходит.
С того самого дня как двенадцать лет назад ее отец сел на престол, юную цесаревну начали обучать и готовить к непростой жизни члена правящей семьи.
В которую в том числе входило возможное похищение.
И худшее что могла сделать Елизавета Елецкая в этой ситуации, это поддаться панике или показать слабину.
Не бывать этому.
Никто и ничто не смогут заставить дочь императора сдаться. Это ее должны бояться, а никак не наоборот.
С этой твердой мыслью девушка окончательно смогла справиться с пожирающей разум словно червь сонливостью и рассмотреть, наконец, где она находится.
Незнакомые серые стены, изуродованный черной гнилью и трещинами каменный пол, тусклая лампочка над входом у распахнутой железной двери, посреди которой стоял он.
Тот самый голубоглазый убийца. Стоял и беззаботно улыбался, словно не совершил самую главную ошибку в своей, уже гарантированно, короткой жизни.