— Вот и славно, — одобрил такую понятливость государь, — сейчас же я позвал тебя для того, чтобы выдать тебе заслуженную награду за то, что ты сделала. Награду доселе невиданную для гвардейца. Перед тем, как дать ответ, ты должна хорошенько подумать, ведь от этого выбора будет зависеть твоя жизнь.
— Я готова, — лишь слегка замешкавшись отозвалась Зверева.
— Твоя награда, Анна, это свобода выбора дальнейшей судьбы. Хорошенько подумай над тем, чего ты хочешь. Тебе открыты все пути, любая должность. Стать заместителем моей личной гвардии, начальником всех сил обороны столицы, стать новым наместником в Пражском княжестве или любом другом, возглавить расправную палату или отдел тайных операций… — медленно перечислял Михаил Елецкий, загибая пальцы.
— С вашего позволения, ваше величество… — перебила государя девушка и уверенным тоном добавила, — я выбираю остаться телохранителем княжича Артемия Соколова.
От услышанного Прохор не сдержался и нервно закашлялся, а проигнорировавший это Михаил Елецкий невозмутимо поинтересовался:
— Ты уверена?
— Абсолютно, — ни секунды не колеблясь ответила Зверева.
— А если я тебе скажу, что рядом с княжичем сейчас самое опасное место на земле? — хитро прищурившись, уточнил государь.
— Тогда тем более мое место рядом с ним, — пожала плечами Анна, — в конце концов, быть подле княжича Соколова остается моим действующим заданием, а я не привыкла сбегать от обязанностей.
— Хорошие слова, что ж, да будет так! — утвердительно хлопнул по подлокотнику Михаил Елецкий и махнул рукой в сторону выхода, — Можешь идти, Анна. Аудиенция окончена.
Глава 23
— Ты все достаточно хорошо расслышал? — поинтересовался Михаил Елецкий, как только они с Прохором остались в помещении одни.
— Да, ваше величество, — благодарно кивнул гвардеец.
Сейчас Прохор уже ничуть не жалел о том, что ему пришлось сидеть в резиденции пока другие члены гвардии занимались зачисткой предателей.
Два дня скучного ожидания стоили того, чтобы он имел честь присутствовать как при этом разговоре, так и при десятках ему предшествующих. Не столь знаковых и важных для Прохора Семеновича лично, но достаточно четко обрисовывающих картину происходящего.
Вне всякого сомнения, Прохор мог гордиться тем, что был единственным смертным помимо самого государя кто увидел картину целиком. Картину событий всей планеты на недели… месяцы… годы вперед. Хоть и одним глазком, всего раз, ему было позволено увидеть куда больше прочих.
— Хочешь мне что-то сказать? — участливо уточнил Михаил Елецкий, — Как только они выйдут из дворца пути назад не будет.
— Нет, ваше величество, — покачал головой Прохор, — я бы на месте Анны поступил бы точно также.
— Хорошо, — удовлетворившись ответом улыбнулся государь, — Демьян прекрасно воспитал столь сложное дитя. Он может гордиться Анной, впрочем, как и ты.
— Я никогда не переставал этого делать, — тепло улыбнулся Прохор Семенович и слегка обеспокоенно покосился на дверь, — но все же, ваше величество, если княжич Соколов эпицентр грядущей беды, почему вы решили оставить его внутри Империи и поставить подданных под угрозу?
— Потому что ни одно другое место на планете княжич не станет защищать, — охотно пояснил Михаил Елецкий.
— Он… так любит Империю? — со скепсисом в голосе спросил Прохор Семенович.
За последние пять лет пристального наблюдения за этим безусловно странным юношей, гвардеец уверился что княжичу плевать на империю. Плевать на государя и страну. Мальчишка только и делал что одержимо искал Силы и старательно уклонялся от любых дел, которые этому не способствовали.
Но делал это крайне искусно, оставаясь на самой грани дозволенного, но не переходя ее. Хоть Прохор никогда и не признавался, но этот малолетний мальчишка порой пугал его до глубины души.
— Нет, вовсе нет, — усмехнулся Михаил Елецкий, — Артем любит не Империю, а лишь нескольких людей внутри нее, для которых судьба Империи небезразлична. И мы должны быть благодарны судьбе за то, что такая горстка людей все же нашлась, — с легкой грустью в голосе добавил государь.
Глаза самодержца едва заметно сверкнули, а в голове всплыли картинки пепелища, разрушений и планеты в огне. Картинки были совершенно неотличимы от яви и единственным поводом для надежды был тот факт, что из тысячи линий судьбы, ведущих к гибели планеты, осталась вероятной лишь сотня.