— Умирала Лада долго и мучительно… Все требовала, чтобы я ее племяннице позвонил. Они давно поссорились, и Любаша перестала общаться с нами… А тут, понимаете, требовала. Лада всю жизнь была мягкой, доброй, перед смертью ужасные вещи говорила. Материлась. Хотя я понимаю, онкология, страшные боли. Да только я сплоховал. Струсил.
Леопольд Валерьевич снял очки, схватившись прямо за линзы и помассировал пальцами глаза. Ему явно с трудом давались воспоминания о погибшей жене
При этом, как только он заговорил про «долго и мучительно», меня будто током пробило. Знал я людей, которые тяжело умирают, если не передают вовремя хист. Это Спешнице со мной повезло. Так неужели жена старика была рубежницей?
Все сходится. Судя по внешности и манерам Леопольда Валерьевича — он типичный лох. В хорошем смысле того слова. Такие могут быть умными, даже гениальными. Только на них всю жизнь будут ездить менее талантливые, но более ушлые. Получается, Лада взяла судьбу мужа в своих крепкие, обласканные промыслом руки, и возвела избранника на пьедестал?
С точки зрения рубежника — ничего сверхъестественного. Тут хистом придавишь, там человека заставишь подчиниться. И готово.
— И я сплоховал, — плакаться старик. — Понимаете, Матвей, я испугался. Она на себя была непохожа, кричала, требовала. Требовала, чтобы я, в конце концов, что-то забрал, если племянницы нет, чтобы позвал других. Я не самый храбрый человек. Потому ушел от нее на первый этаж. Сидел там, плакал и трясся от страха.
Я смотрел на Валерьича с некоторой брезгливостью. Не из-за его неухоженности и перхоти в волосах. Не они делают мужика мужиком. Делают поступки. Жена провернула так, чтобы у мужа было необходимое. Даже больше того. А он отвернулся в самый переломный момент. Ладно не понял, мы вообще довольно тупые существа. И нам нужны не намеки, а взлетно-посадочная полоса, освещенная фонарями, где большими буквами написано, что надо делать. Но ведь он осознавал, что ей требуется помощь.
Мой портсигар затрясся, как каждый раз, когда на что-то нужно было обратить внимание. Я хлопнул себя по карману, потому что и так обо всем сам догадался. Бес обиженно что-то прошипел и затих.
— Но ведь это не вся история? — спросил я, глядя на Светлану.
К сожалению Рыкаловой, три «Маргариты» не исправили ситуацию. Все-таки женщина была плотная, потому эти семечки на такую красоту не сработали. Вот Светлана и заказала себе еще выпивки. И теперь сидела, уставленная фужерами.
— Нет, — покачал головой старик. — Самое страшное стало происходить после смерти Лады. Все время что-то падает, ломается, пару раз я проснулся от страха и понял, что не могу вздохнуть. Будто кто-то сверху сидит.
Я чуть было не улыбнулся, вспомнив первый опыт передачи хиста. Я тогда сам чуть в штаны не наделал. Вот только сейчас улыбка не вписывалась в место и время.
— А потом в одно утро вообще проснулся, а на подушке состриженные волосы лежат. Мои волосы. Так страшно стало.
Тут уже желание улыбаться пропало совершенно. Потому что подобное действительно было похоже на проделки нечисти. Очень нехорошей нечисти.
— Я знаю кто это, — неожиданно сказал Леопольд Валерьевич. — Сразу понял.
— Да? И кто же? — спросил я.
Потому что лично у меня было множество вариантов. Нечисти, которая пакостит дома — воз и маленькая тележка. Вообще, по большей части именно на этом они и специализируются.
— Лада, — тихо прошипел собеседник, опрокидывая в себя остатки «Черного русского». — Не может простить меня, что не был с ней до конца. И она теперь не успокоится, пока я не того…
Угу, вот тебе и материалист, который не верит во всякую неведомую фигню. Что называется — в падающих самолетах нет атеистов. Как прижало, так сразу занялся поисками того, кто же ему поможет.
И теперь мне Валерьич стал нравиться еще меньше. В моей Вселенной, за каждый проступок должно было следовать наказание. Вот старик сам понимал, что сплоховал. Что предал свою жену. Поэтому самым логичным было искупить вину. Но нет, не хотел умирать, цеплялся за жизнь всеми средствами.
Грустно. Несправедливо. И так по-человечески. Я не принимал старика, потому что был уверен, что сделал бы по-другому, но понимал. И вдруг ясно осознал, что когда достигну пятого рубца, то чего точно не пожелаю, так возможности различать, кому стоит помогать, а кому нет. Потому что все, кто просят помощи, вправе ее получить.
Я немного помолчал, придавая своим словам значимость. А потом, неторопливо ответил.
— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать.