— Да где-то тут полюбившаяся ему полянка, зажги смолье, Егор…
Васе почудилось какое-то движение, слабое дуновение надежды, и закричала тонко и просительно его мыслящая душа:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мягрешного!!!
Вспыхнул свет, и кто-то стремительно прыгнул из тьмы на вожака стаи с лаем и визгом и следом ещё кто-то ворвался в самую гущу стаи, которая вела себя нагло, не боясь огня, царствуя во тьме, не признавая никакой силы, кроме жестокости и крови…Вася видел что-то клубящееся перед собой, хряск и хрипы звериные слышал, щелканье зубов и удары. Прямо к камню шмякнулся вожак с переломанным хребтом, со свернутой шеей, и вдруг тоненько, по-щенячьи завизжал, издыхая, и Васе стало его жалко… Его подхватили сильные руки отца, скользкие и зловонные от касаний врага, и только теперь Вася стал осознавать происходящее и в свете факела в изодранной клыками одежде увидел отца — сильного и тоже беспощадного к зверям алчным… Только сейчас он услышал причитания бабушки Марии и учуял ее ласковые руки, ощупывающие его, милующие, мамушку угадал, кинувшуюся к нему, Окаемова и Николу, бинтующего куском исподней рубахи прокушенную кисть руки, по-мужицки ругающегося:
— Расплодилось волчар на людской беде… пока охотники на войне… ну, погодите! Мы ваши своры пощупаем, придет час!..
Егор поставил Васю опять на камень и только теперь увидел у него прижатую к груди толстую книгу. Хотел ее взять, но Вася крепче прижал ее к себе.
— Сынок, давай я понесу, пошли домой… хорошо, хоть бабушка Мария заметила, что собака твоя мечется… ищет и никак не может найти тебя. Бабушка и повелела идти за ней, а где ж она есть? Илья Иванович, а ну посвети факелом!
Спасительницу нашли едва живой, растерзанной клыками. Она вяло помахивала хвостом и силилась ползти к Васе стоящему на камне… Селянинов подхватил ее на руки опять с грозным отчаянием, в праведном гневе проговорил:
- Волчар развелось на нашей земле — пропасть… скорее перевязать надо, — он рванул свою исподнюю рубаху на ленты и бинтовал собаку…
Вася заплакал, передал отцу книгу, кинулся помогать Николе, а Егор застыл над книгой, освещенной факелом, негромко сказал:
- Илья Иванович, Никола! А ну взгляните! Вам ничего не напоминает эта икона, вделанная в переплет?
Оба они склонились над книгой, а Окаемов обернулся к мальчику:
— Васенька, где ты раздобыл эту чудесную книгу?
- Арина! — догадался Егор, — Арина нас зовет к себе… Это ее икона, помните, под храмом Спаса за Днепром… с той иконы писано… Вася, к тебе приходила тетенька?
- Да, монашенка… Мы с нею долго проговорили. Она мне подарила эту Евангелию нечитанную, накормила и благословила…
- Что ж, Егор Михеевич, вы правы, — раздумчиво промолвил Окаемов, — незаслуженно и грешно мы позабыли храм Спаса и Арину в коловерти войны… Надо идти немедленно под благословение на поиск Пути…
ГЛАВА III
Нелегко было попасть троим путникам до места сбора бельцов. По едва ощутимым приметам они поняли что район монастыря и вся область тщательно контролируются. На всех станциях и в поездах патрули неустанно проверяли документы и вещи, за Москвой чудом ушли от облавы и все же прибыли к назначенному сроку.
Мошняков уже организовал секреты и круговую оборону, и трое явившихся не поверили своим глазам, застав на базе не три десятка ожидаемых бельцов, а целое войско своих учеников из краткосрочных выпусков разведшколы, прознавших неведомо как о походе и собравшихся опять вместе. Груди их осеняли ордена, на плечах у многих были офицерские погоны и разительно изменились глаза, они сияли какой-то неудержимой стальной волей, решимостью, исходили из них светлые лучи победы и уверенности в свои силы.
На перекличку построились на большой поляне, белые сами разобрались согласно выпускам по взводам и отделениям. Мошняков помнил поименно всех и начал перекличку с первого выпуска, напряженно играя желваками по скулам, выкрикивая фамилии.
Перекличка продолжалась долго, живые отвечали за себя и павших, а Егор стоял перед поредевшим строем смотря в родные лица бельцов, и сердце обливалось кровью, может быть, еще объявятся, может быть, еще живы и обошла их смерть…. Но в той кипени огня, что прошел с ними вместе, трудно было остаться целым и невредимым. Бельцы шли в самое пекло, смело глядя в глаза смерти, били врага талантливо и дерзко, но противник был коварен и дьявольски жесток, на него работало полмира, и не всегда удавалось без потерь одолеть Черную силу… Он видел в строю двоих безруких, на каждой груди густо тлели нашивки за ранения, некоторые еще с повязками, убежавшие из госпиталей и из дома, по зову оповещения, облитые прощальными слезами родни.
Всех вместе оказалось 777 войнов. Белый полк. Многие бельцы пропали из поля зрения Лебедева, и их не удалось найти.
Лебедев искал своих питомцев по всей стране, помня все о каждом, как о своем сыне. Он был в эти минуты тоже здесь, ясноглазый крепыш. И только он один знал, чего ему стоило вырваться сюда из-под бдительной опеки бериевской охранки, чего стоило собрать с помощью Солнышкина ребят снова.
Он был в старенькой гражданской одежде, но все знали его в лицо, и у генерала не возникало даже крохи сомнения, при его профессиональной бдительности, что кто- то перевербован и способен выдать его врагам. Он видел перед собой новую русскую гвардию, созданную своими руками, и глаза его тоже блестели в печали по убитым, а грудь наполняла великая радость, что долг перед Богом и Отечеством он исполнил и теперь уже окончательно никого и ничего не боялся, готов был с улыбкой принять любую казнь от бесов, зная наперед, что его Засадный полк готов для битвы в решающий час ее перелома…
Он стоял перед строем с Окаемовым, Солнышкиным, Быковым и ощущал на себе доверительные взгляды высшей человеческой любви от этих закаленных в боях, прошедших огонь и воду сынов своих… и братьев по оружию. Он коротка и ясно сказал свою речь.
Потом говорил Окаемов и в конце своего напутствия и слов благодарности неожиданно отступил шаг назад и легонько толкнул Егора в плечо, промолвив:
— Егор Михеевич, скажи слово.
Егор в эти мгновения вспоминал павших учеников и совсем не собирался говорить, для этого нужен был особый настрой, особые слова, особое дыхание. Все вроде бы и так сказано хорошо и сильно, но шаг вперед сделан, и Быков медленно обвел строй взглядом. И он помнил каждого по схваткам, знал привычки и умение в борьбе, он словно прикоснулся в эти секунды к ним руками, задышал одной грудью, забилось сердце в одном ритме со всеми. И он почуял, как непроизвольно, от волнения или по иной, высшей причине, входит в состояние ману, и молитва Стос молнией озарила сознание и вознеслась в небо… И словно оттуда полились слова… Он начал говорить распевно, яростно и громко, словно отвечая на чьи-то глумливые и мерзкие вопросы… и он отвечал этому незримому, циничному врагу, как бы повторяя сначала его вопрос: