Анюта сѣла около Маши и началось чтеніе. Иногда у Маши, хозяйки примѣрной, жившей при большой семьѣ на малыя деньги, темнѣло въ глазахъ, какъ она говорила, отъ такого наглаго воровства.
— Отъ пятидесяти коровъ покупать сливки! воскликнула она. — Отъ своихъ луговъ покупать сѣно. Какія такія лошади, что своимъ сѣномъ брезгаютъ — ихъ бы на выставку за гастрономическіе вкусы!
— И поваръ удивительный. Двадцать пять рублей за обѣдъ, въ кругу на пятнадцать персонъ. Правда, обѣдъ былъ хорошій, но трюфелями онъ насъ не кормилъ, а птица своя, мѣсячная провизія тоже куплена. Мастеръ, нечего сказать, счеты писать! Всѣ хороши: и управитель, который въ теченіе пяти недѣль выдавалъ деньги и тебѣ ни разу ни слова не сказалъ. Рука руку моетъ — всѣ чисты. А Ульяна?
— Ульяна въ ужасѣ. Она говоритъ и при моемъ прадѣдѣ ничего подобнаго не было, а онъ жилъ открыто. Но она должна бы была сказать мнѣ.
— Ты не спрашивала. Она тебя не знаетъ. Остальные воры сжили бы ее со свѣта. Нельзя на нее пенять. Она не смѣла.
— Что же дѣлать, Маша?
— Это дѣло, другъ мой, трудное. Его сразу не поправишь. Заплати буфетчику и прикажи ему каждый день подавать тебѣ счетъ. Закупи провизію на мѣсяцъ и прикажи Ульянѣ докладывать, чего у нея требуютъ. Надо пріискать другую скотницу, другаго повара, со временемъ быть-можетъ другаго управляющаго, призвать кучера, приказать ему чтобы лошади ѣли сѣно и не позволять никому держать отдѣльныхъ счетовъ. Многіе обиравшіе тебя въ эти шесть недѣль перестанутъ, увидя, что ты счетъ знаешь. А теперь заплати за науку. За науку споконъ вѣка всѣ платятъ.
— Счетъ мѣсячной провизіи безсовѣстный. Какъ? въ два мѣсяца двадцать фунтовъ чаю и девяносто девять фунтовъ сахару, это чтобы не писать пудами! Буфетчика я выгоню вонъ. Онъ мнѣ всегда быль противенъ. Ходитъ какъ сенаторъ, сыплетъ сіятельства и первый воръ, какъ и ожидать слѣдуетъ, сказала съ досадой Анюта.
— Кто же останется въ буфетѣ?
— Мы здѣсь одни, безъ гостей, вѣроятно найдутъ кого-нибудь на дворнѣ; Ульяна Филатьевна постарается.
И Анюта позвала Ульяну Филатьевну.
— Буфетчика разсчесть, счетъ заплатить, и чтобъ онъ отправлялся откуда пріѣхалъ, сказала Анюта, — а вы, Ульяна Филатьевна, пока пріищите мнѣ какого-нибудь человѣка изъ дворни въ буфетчики, пока изъ Москвы я себѣ другаго не выпишу. Я нынче же напишу тетушкамъ, онѣ чрезъ нашего Максима и Арину Васильевну пришлютъ намъ порядочнаго человѣка. Вотъ деньги по счету. Прошу васъ, закупайте мѣсячную провизію сами, берегите ее и если у васъ будутъ требовать несообразно, скажите мнѣ. Повару я прикажу писать каждый день требованія, ивы будете выдавать ему то что я позволю. Пошлите мнѣ скотницу и кучера. Закуску и все что есть съѣстнаго возьмите къ себѣ.
Анюта распорядившись сѣла. Она вся взволнованная ничего не говорила. Она упрекала себя.
Черезъ два часа Ульяна, съ лицомъ сіявшимъ отъ удовольствія, потому что она ненавидѣла всѣми силами души пришлыхъ воровъ, какъ она называла буфетчика и повара, хлопотала по хозяйству. Она была старая слуга семейства и къ нему привязанная. Кажется, княжна наша толковая, сказала она своей сестрѣ на мызѣ, — очень разсердилась — оно и правда, что грабежъ, но скоро очень. Надо бы понемногу. Буфетчика ужь разсчесть приказала, пожалуй кучера и скотницу тоже разочтетъ.
— Съ кѣмъ же останется?
— Мѣсто свято пусто не бываетъ, сказала Ульяна.
Но кучера и скотницу Анюта хотя и желала, но не разочла. Она только объявила имъ, что такихъ расходовъ не желаетъ и хочетъ чтобы коровы давали молоко и сливки, а лошади рѣшились бы кушать сѣно ея луговъ.
Сказать было легко, но добиться этого было трудно, даже очень трудно.
Цѣлый день Анюта была встревожена. Папочка сказалъ, что онъ удивляется какъ генералъ Богуславовъ подписываетъ такіе счеты; самъ онъ отказался отъ управленія имѣніями, ибо ничего не понимаетъ въ сельскомъ хозяйствѣ. По хозяйству домашнему Маша сказала Анютѣ, что она будетъ подавать ей совѣты.
— Я бы взяла это на себя, сказала Маша, — но вѣдь Анютѣ надо учиться. Не всегда же буду я съ ней!
— Только этого недоставало, сказалъ Митя Ванѣ, — чтобы Маша пошла къ Анютѣ въ экономки. Онъ засмѣялся смѣхомъ недобрымъ.
— Ну, сказалъ Ваня, Анюта намъ какъ сестра, а съ папочкой и Машей какъ дочь.
— А все-таки знакомые и прислуга сказали бы, что мачиха наша экономка княжны, возразилъ Митя съ удареніемъ на это слово.
— Я не надивлюсь на тебя, сказалъ Ваня. — По моему поступай съ достоинствомъ, а что скажутъ, это все равно. И съ какихъ поръ Маша стала намъ мачихой?