Крюковский, слушавший княжну с особым пристальным вниманием, как будто отмахнулся от ее последней шутки и сказал:
-- Это, конечно, так. То есть насчет слов, не достигающих души. Такие слова всегда звук пустой. Нет, вы меня поразили вашим отношением к слову как к одной из страшнейших свобод. Вот уже несколько лет меня мучает одна тема. Мучает потому, что с самого начала я боюсь впасть в ошибку. А вдруг темочка-то сама по себе окажется чепухой, ничем? Понимаете, подходишь к заветной стене, преодолеваешь самые страшные препятствия, и оказывается, что за стеной ровным счетом ничего нет. Это, пожалуй, пострашнее всякой скверны.
-- А вы расскажите, в чем дело, -- вмешался корнет Глыбович.
-- Конечно, расскажите, -- попросила княжна, ласково дотрагиваясь до его руки.
-- Да я уже все рассказал, по крайней мере, самое главное. Остальное оболочка, форма и даже сколько угодно оболочек. Впрочем, возьму наугад одну из них. Два человека в трезвом, а может быть, и в пьяном виде договорились до чертиков, разоткровенничались, и пришло им в голову, что откровенный разговор между людьми может сделаться настоящим творческим опытом, может дать людям минуты неслыханно острого и страшного наслаждения, и порешили эти два человека основать секту. Секту "свободного разговора". Разработали устав, начали вербовать членов. У меня все это очень подробно обдумано, достаточно длинная канитель. Главнейшие пункты таковы: 1) члены секты не знают друг друга, 2) все происходящее на собрании считается как бы не происходившим. И это не фикция, не допущение, а факт, которому всякий вступающий в секту обязуется непреложно верить. И вот первое собрание. Расписать его можно самыми заманчивыми и таинственными красками. Члены секты, мужчины и женщины, в непроницаемых масках и одинаковых черных плащах. На кафедре -- председатель, ну хотя бы хозяин квартиры, читающий вступительный манифест. Полное разрушение преград между душами людей. Абсолютная свобода исповеди. Дозволено говорить все, всеми без изъятия словами. Темы все. Сопоставления все. Предположения все. Исключений не допускается никаких. С известного момента, объявляемого председателем ударом молотка в гонг, наступает круг абсолютной свободы слова, причем могут быть использованы общепринятые способы обмена мнений, начиная с последовательного выступления ораторов на кафедре и кончая самым беспорядочным разговором. Правил, конечно, никаких, ибо слово настолько могущественное орудие, что каждый, при желании, сумеет заставить себя слушать. Времени дается, ну, скажем, два часа. Затем новый удар гонга, и собравшееся общество как бы просыпается от сна; расходится по домам или остается. Это, заметьте, безразлично. Можно даже снять маски. Ведь по уставу этот двухчасовой круг признается как бы не бывшим, безусловно не существовавшим. Так-таки фактически ничего не было. Каждому разрешается нагло смотреть остальным в глаза.
Крюковский умолк и устремил на луну свой прозрачный, расширенный от волнения взор.
-- Ну, что же дальше, -- воскликнула княжна, -- почему вы остановились, продолжайте.
-- Вот в этом и весь ужас, -- сконфуженно произнес Крюковский, -- что мне нечего продолжать. То есть я не окончательно уверен в своей мысли, но боюсь на ней хорошенько остановиться и нарочно отдаляю минуту. Боюсь я следующего: а вдруг при этой абсолютной свободе людям вовсе не захочется говорить? И это еще не беда -- нет, просто-напросто нечего будет сказать.
-- Нет, нет, нет, -- громко крикнула княжна и даже встала со скамейки, -- нельзя допускать этого. Я убеждена, что вот в таких условиях, какие вы нарисовали, и начался бы настоящий разговор между людьми. Ведь мы, например, только подняли эту тему, а мне уже показалось, что воздух стал легче, и луна ярче, и небо глубже. Ах, как хорошо жить!..
Княжна Дуду стояла посреди дорожки у той скамьи, где несколько дней тому назад она отдыхала в компании своих новых друзей после безумного лунатического бега и после выдуманной ею "средневековой" игры. Она поднималась на цыпочки, протягивала руки к луне, и ее тонкая фигура точно пыталась отделиться от земли. Корнет Глыбович и маленький Юрди смотрели на нее жадными выслеживающими глазами, а беллетрист печально кивал головою и говорил:
-- Фантазерка вы, фантазерка! Видели вы всю вашу жизнь только красивое, начитались красивых книжек, набрались красивых мыслей, и самое слово "мысль" кажется вам бесконечно красивым. А между тем это, может быть, и есть самое кошмарное, самое предательское из слов. Вот и в темочке нашей вы были увлечены одним заданием и его внешней оболочкой и позабыли о главном: о том безобразном, кощунственном потоке, который мог хлынуть в искусственно пробитую брешь. Да вы-то первая и побежали бы с заседания, если бы таковое действительно могло состояться.