Мария Арефьева".
-- Возмутительно! -- сказал корнет Глыбович. -- Самое типичное, беспардонное бабское свинство! И мы тоже хороши! Хоть бы кому в голову пришло справиться, здесь ли княжна Дуду? Трое взрослых людей влюбляются, делают предложение, смотрят друг на друга волками, а барышня, извольте видеть, за границей.
-- Я, положим, догадывался, что тут какой-то маскарад, -- довольно невозмутимо заявил Юрди, -- но, по правде сказать, не придавал этому большого значения. Девочка все-таки была очень миленькая, хоть и не княжна.
-- Давайте, господа, сядем, -- предложил совсем побледневший Крюковский. -- Надо прийти в себя. Я не умею так быстро реагировать на неожиданность, как вы.
Немного погодя приятели сидели на освещенной солнцем скамейке, причем беллетрист, погруженный в задумчивость, молчал, а Глыбович и Юрди, постепенно оживляясь, на все лады обсуждали происшедшее, перечитывали вслух письмо, припоминали подробности знакомства с мнимой княжной Дуду и уже совсем не сердились на одурачившую их девушку. Знакомство с ней, конечно, может и продолжиться. Вступать в какие-либо объяснения, припоминать вчерашнюю и другие сцены было бы, пожалуй, ниже достоинства, но поехать с ней, например, куда-нибудь покутить и вообще поухаживать за ней более реально, чем до сих пор, представляет даже особый интерес. Во-первых, можно разузнать от нее многое про настоящую княжну Дуду, и если княжна действительно такая либералка, то и познакомиться с ней через камеристку где- нибудь на скетинге или на Стрелке. Во-вторых, эта Мария Николаевна все же остается прежней стройненькой, изящной, экзальтированной девочкой с отличными манерами, и, в сущности говоря, в ней решительно ничего не переменилось, кроме клички. Надо будет в самом деле послать ей шутливую записочку и назначить свидание, только уже не на морской площадке, а прямо на вокзале, чтобы оттуда уже проехать в Петербург. Как вы думаете, наш многоуважаемый беллетрист?
-- В чем дело? -- спросил Крюковский. -- Извините, я совсем не слушал, что вы все время говорили.
-- Посмотрите на него, -- сказал корнет Глыбович, -- а ведь он, кажется, и до сих пор поражен милой барышней в самую сердцевину.
-- Нехорошо, нехорошо, -- отечески пожурил беллетриста маленький Юрди, -- вы опять хотите разрушить наш уже совсем восстановленный триумвират?
-- Что такое? -- рассеянно спрашивал Крюковский. -- Да, да, вы, может быть, правы. Вы имели полную возможность отнестись к поведению... Марии Николаевны как к милой и довольно остроумной шутке. Это вполне понятно в вас, как в светских людях, для которых элементы происхождения, воспитания, титула и человечности слитны и неделимы. Но для меня, например, письмо Марии Николаевны имеет уже иной, огромный смысл. Вчера мне минутами казалось, что отношение нас всех к этим двум словам "светлейшая княжна" одинаковое, то есть мешающее полноте нашего чувства, каким оно и оставалось во мне до конца. Господа, мы были все время довольно откровенны друг с другом. В этом нам помогала женщина. И вот я скажу вам. Я взволнован письмом бывшей княжны Дуду, взволнован радостно. Я еще до сих пор не убежден, что это правда, что ее письмо -- не вызов всем нам, не попытка проверить искренность нашего увлечения ею... Но если бы я был убежден в том, что она не княжна...