Выбрать главу

Крюковский вдруг остановился и снова впал в какую-то странную задумчивость.

-- Что бы вы тогда сделали, многоуважаемый беллетрист? -- крикнул ему, как глухому, корнет Глыбович.

-- О, я не знаю, -- сказал Крюковский с шутливым жестом, -- извините меня великодушно, но мне кажется, что с сегодняшнего дня мне уже предоставлено право действовать на свой риск и страх, не отдавая в этом отчета никому.

-- Что с ним? -- воскликнул маленький Юрди, с любопытством глядя в его посветлевшее лицо. -- Вы слышите, корнет? Хорошо, что мы не очень напирали с вами на наши совещания об "Аквариуме" и прочем.

VII

Какая теплая, душистая ночь! В пустынной глубине парка, у круглого пруда по-прежнему пахло давно отцветшим табаком и розовым крымским виноградом, и даже небо, закутанное облаками, надвинулось над головою Крюковского как ласковый, опьяняющий покров. Только лет пятнадцать тому назад, еще в студенческие времена, Крюковский переживал такую юношескую сладость ожидания, так боялся, что какое-нибудь глупое препятствие задержит его возлюбленную в последнюю минуту. Что может остановить теперь его невесту, его настоящую избранницу Марию, его долгожданную будущую жену? Передалось ли ей волнение, с каким он писал ей свое безумное мальчишеское письмо, переполненное вечными, как мир, единственными для всех царей и всех пастухов словами? Поймет ли она его искреннюю глубокую радость, охватившую его с того момента, как он узнал, что она не светлейшая княжна, а такая же свободная плебейка, как и он сам?

Крюковский ходил, прислушивался и не садился ни на минуту. И вот раздались мелкие шаги, и он двинулся куда-то наугад, и в теплой ласковой темноте, не видя ничего, ни лица девушки, ни ее одежды, овладел ее обеими руками и притянул ее к себе.

-- О, моя Франсуаза! -- почему-то вырвалось у него, как в ту лунатическую, незабываемую ночь, и совсем, как тогда, с легким стоном она упала к нему на грудь.

Долго и молча они пили свой первый явный и смелый поцелуй, и потом, сплетясь руками, шатаясь от счастья, пошли неизвестно куда через траву, через невидимые дорожки, и черные своды деревьев совершенно поглотили их.

-- Как странно, -- говорил Крюковский, наклоняясь над самым ее лицом, -- я не вижу тебя, я совсем не вижу тебя, и даже боюсь немного, что это не ты, не Мария, а ее светлость княжна Дуду. Милая, милая, -- продолжал он, почувствовав, как она вздрогнула. -- Это хорошо и нехорошо, что ты придумала этот забавный маскарад. Хорошо потому, что лишний раз на Глыбовиче и Юрди ты убедилась в хрупкости и дешевой ничтожности самых восторженных чувств, и нехорошо потому, что я мог потерять тебя. Я понимал и любил тебя только умом, и ни на секунду, даже во время той волшебной средневековой игры я не мог отрешиться от сознания, что ты -- из другого, чуждого мне мира, что никогда, никогда ты не будешь моей. Вероятно, и ты понимала, что у нас все-таки красивый, рискованный флирт, а не любовь, и что все может оборваться каждую минуту.

Девушка молчала, вздрагивала и прижималась к нему плечом. Трудно было понять ее молчание, но тем сладостнее казалась ее близость, и Крюковский, как в бреду, стал шептать ей на ухо все те же вечные единственные слова.

-- Я устала, -- сказала она наконец, -- сядем куда-нибудь.

Они уже были у самой морской площадки, и Крюковский нежно довел девушку до скамьи. Круглые белые лучи двух прожекторов пронизывали туманную черноту ночи и выхватывали из нее то зеленые верхушки деревьев, то дугообразные перила мостиков, то далекие желтые карнизы дворца.

-- Как жалко, что я не вижу твоих глаз, -- говорил Крюковский, -- и что этим светящимся щупальцам не достать тебя. Между прочим, они бродят по парку почему-то именно в субботу. Ровно неделю тому назад мы трое видели их здесь, когда в первый раз дожидали княжну Дуду... Боже мой, -- засмеялся он, -- я все не могу опомниться от радости, что ты не она, и даже назвал ее совсем как постороннюю, точно это была не ты.

-- Значит, ты думаешь, -- спросила девушка, --что ты меньше любил ее, чем меня, то есть меня же, когда я была ею?

-- Ну, конечно, конечно, меньше.

-- Но ведь я же совсем, совсем не переменилась в твоих глазах. Ведь это же все-таки я, та самая велосипедистка, которую вы все приняли сначала за княжну Дуду.

-- Нет, нет, -- увлекаясь, говорит беллетрист, -- не та же самая. Тут есть какая-то неуловимая разница. Должно быть, разыгрывая роль княжны, ты невольно усвоила какие-нибудь ее интонации, жесты... Конечно, по существу ты оставалась сама собой, но в то же время от тебя веяло каким-то аристократическим холодком. Нет, нет, уж поверь мне, я инстинктивно, всеми своими демократическими нервами чувствую теперь, что княжну Дуду я никогда бы не полюбил, как тебя, и никогда бы не мог быть с нею по-настоящему счастливым.