-- Ужасно интересный камень, -- говорил Крюковский, -- точно громадная мутная капля крови из клюва только что зарезанного петуха. Он, вероятно, и не сродни рубину: и безобразен, и красив. И с золотом он как-то особенно неразделен.
-- Это персидский талисман, -- объяснил Юрди. -- Мне его дала поносить мама. "Поноси, говорит, немного для карьеры". А ей он достался от прапрапрапрадедушки, персидского министра. Ведь я немножечко из персияшек, разве вы, господа, не заметили до сих пор?
-- Конечно, заметили, -- отозвался корнет, -- еще в начале сезона, когда вы носили другой перстень, с бирюзой.
-- С бирюзой, -- рассеянно повторил беллетрист, -- а не помнит ли кто-нибудь из вас, как называется вот тот стриженый кустарник -- не эти шарики и пирамидки, а подальше, с красными ягодами?
-- С красными ягодами? Так это рябина, -- сказал Юрди, подпрыгивая на своих упругих, элегантно обутых ножках.
-- Ничего подобного, -- возразил Глыбович, -- это кратегус.
-- Спасибо, -- поблагодарил Крюковский, -- это еще не затасканное название. А то я в петербургской флоре до сих пор ужасно слаб.
-- Значит, по-чеховски -- "упомянуть при описании летнего вечера"? -- пошутил Юрди. -- Однако все это прекрасно, друзья мои, а ведь никто из нас так и не справился, кто такая вчерашняя велосипедистка.
-- К чему справляться, -- сказал корнет, -- ясно само собой, раз она въехала прямо в эти ворота. На даче у светлейших больше сейчас некому и быть. Сыновья и замужние дочери за границей, остались одни старики, а младшая княжна, как их любимица, наверное, не захотела их бросить. Конечно, это и есть княжна Дуду.
-- Дуду, вероятно, сокращенное Евдокия, попросту Авдотья, -- говорил беллетрист, -- я знавал одну купеческую барышню Авдотью, так ту сокращали скромнее -- Додой. А вот если княжна, то непременно Дуду. И ведь поди ж ты -- совсем иначе, благороднее выходит.
-- А по-французски это даже имеет особый смысл, -- сказал Юрди, -- doux значит "сладкий". А два "ду" уже совсем сладко... Я редко встречал таких хорошеньких, как эта Дуду.
-- Не влюбитесь, -- погрозил ему Крюковский, -- а впрочем, именно влюбитесь, а потом расскажите мне, как любят современные великосветские барышни.
-- Легка на помине, -- торопливо сказал корнет Глыбович и раскинулся на скамейке поживописней. -- Глаза напра-во! -- тихонько скомандовал он.
По укатанному песку аллеи мимо приятелей быстро промчалась на велосипеде и тут же свернула на шоссе, ведущее к морю, очень красивая брюнетка с бледным, видимо, напудренным лицом, чуть-чуть вздернутым носиком и капризно, наивно, но не надменно приподнятым подбородком -- совсем как на этюдах известного рисовальщика красивых американских леди. На ней было уже не то белое платье, в котором приятели видели ее в первый раз, а другое -- бархатное черное, с укороченным по-модному подолом, из-под которого ярко вырисовывались движущиеся тонкие ножки в лакированных туфлях и огненно-красных чулках. И гладкую прическу девушки пересекала точь-в-точь такая же красная широкая лента, изысканно скромно и туго округлявшая ее маленькую головку.
-- Конечно, это княжна! -- уверенно сказал корнет. -- Теперь уже никаких сомнений. Она немного известна своей эксцентричностью, а ее сегодняшний костюм довольно эксцентричен.
-- Чем же эксцентричен, -- возразил Юрди, -- я не согласен с вами. Скромное бархатное платье...
-- А чулки, а огненная повязка?
-- Красный цвет -- последнее слово моды, -- авторитетно заявил Юрди, -- именно ярко-красный, "кардинал". А в соединении с черным бархатом это совсем красиво. У княжны Дуду есть вкус.
-- Вы правы, -- сказал беллетрист, -- костюм мне тоже очень понравился. Он гармоничен. Теперь к порядку дня: не подумать ли нам всем хорошенько, не изобрести ли способ познакомиться с ней сегодня же, -- только, разумеется, чтобы это было не банально? Ну-ка, представители трех совершенно не сходных между собою родов оружия, понатужьтесь!..
-- Нечего и натуживаться, -- сказал корнет, -- я, как и вы, вероятно, частенько над всем этим думал и имел мужество признать раз навсегда, что это просто-напросто невозможно.
-- Как невозможно? Что вы, что вы! -- запротестовали Юрди и Крюковский. -- Вероятно, существует очень много хороших способов, только в нужную минуту в голову не приходят.
-- Вот потому и не приходят, что их нет. В вагонах спрашивают: "Не беспокоит ли вас моя папироса?" -- а на улице притворяются остолбеневшими, отступают и говорят, как будто про себя: "Боже мой, какая красота". Вот и все способы.
-- Пожалуй, -- согласился беллетрист, -- хотя я, например, знаю недурной приемчик и даже использовал его один раз. Подошел на Балтийском вокзале к одной хорошенькой и совершенно официально заявил: "Вы слышали, сейчас скончался Константин Иванович?" -- "Какой Константин Иванович?" -- "Ах ты, Господи, да Бухарцев, знаменитый композитор". А такого и композитора нет. "И какая, -- добавляю, -- ужасная смерть, нечаянно попал под поезд". Ничего, познакомились. Потом оба смеялись, как ловко это вышло.