- Теперь никто не помешает вам, сестры, узнать все друг о друге. Говори, женщина.
Ахатта прерывисто вздохнула. И начала, падая снова в страшные события в сердце горы:
- Когда настал следующий день, я ничего не вспомнила о той ночи, в которой жрецы брали меня, смеясь над беспомощной.
- Нет!
Цикада в листве испуганно стихла.
- Ты начала с обиды, а значит, не сможешь рассказать правду. Иди назад, в прошлое, найди развилку, где свернула со света в темноту.
- Ты хочешь сказать... Ты что, винишь меня в том...
- Да говори, наконец! Ты не видишь лика Беслаи, а ведь он тут, правда, княгиня?
Беслаи улыбнулся из облаков своим дочерям. Хаидэ, ободренная отцовской улыбкой бога, кивнула в ответ на вопрос Цез. Та продолжила:
- Ты не видишь и эллинских богов, они незнакомы тебе. Новые боги тойров, с их липким взглядом, плавающим в тумане, ненавидимы тобой и оставлены в прошлом. А мастерицы Арахны? Глядя на солнце, видишь ли ты паучиху, плетущую золотые нити? Посмотри, вон ткет прозрачное покрывало паучиха-луна! Что качаешь головой? Не видишь ее? Иди туда, где еще видела что-то, что больше тебя самой. И пройди свой путь заново, не закрывая глаз.
Море мерно шумело, перемывая звезды и отпуская их в небо чистыми, новыми и большими. Вдалеке заржал сонный конь совсем маленьким голосом. Шептались на ветках птицы, оступаясь и хохлясь.
Ахатта заплакала, глядя перед собой в темноту. Тропа, о которой сказала старуха, осветилась призрачным лунным светом и пошла от наполненных слезами глаз, крутясь и захлестывая самое себя, переходя из света дня в темноту ночи, рассыпая по обочинам пышные летние травы, сухие осенние метелки полыни, дрожащие от яркого инея голые стебли в надувах степного снега... И вдруг, будто хлестнули по лицу куском алого шелка - тюльпаны под ледяными ветрами мертвой весны. Плача, Ахатта смотрела вперед, до боли в глазах пытаясь разглядеть радостную весну, ту, что приходит после мертвой, полную криков новорожденных ягнят, ярких озер полевых цветов. Полную чистой любви, рождающей жизнь. И не могла.
Тогда она поняла, что нашла камень на своей тропе...
- Ты была дочерью вождя, Хаи. Смелая и умная, отчаянно преданная друзьям. А я - всего лишь Крючок. Тощая обуза, выросшая без родного отца, с пяти лет нянчившая сестер и братьев, так нужных племени. Все было у тебя, отец, непобедимый вождь Торза, не мог уместить любовь к тебе в сердце, и она была видна всем. И был Исма. Я полюбила его в мои двенадцать, княжна. У меня еще не выросла грудь, а я уже знала - нет на свете ничего выше моей любви и, если Исма поведет глазом, я кинусь с горы в пропасть. А Исма лепил тебе ежиков, княжна. Чтоб ты повесила их на золото волос и всегда помнила об Исме, Ловком.
- Исма любил только тебя, Ахи...
- Молчи! - голос Ахатты вскинулся злыми рыданиями, и она остановила сама себя, пережидая, когда снова сможет говорить.
- Дай ей сказать, госпожа...
Хаидэ подумала, она не хочет слушать дальше. Нет, не надо этого, она любит Ахатту и сердце ее полно сострадания. И так должно быть, потому что та нуждается в сострадании. Потом, когда выздоровеет, пусть злится, и ни к чему говорить неизвестное, которое навсегда изменит их обеих! Но острый глаз старой Цез следил, и она молчала, стараясь, чтобы лицо было неподвижным и спокойным.
- Исма любил только тебя, вот правда! Я следила за ним, княжна, когда он следил за тобой. Я слышала первую песню, которую он спел тебе. Ты не узнала ее, потому что он пел в голой степи, вертясь и хватая себя за волосы, дергая, чтоб боль заглушила ту, что внутри. Он знал - тебя отдадут. И любовь его была сильнее всего. Но не сильнее моей!
Я хотела убить его. Я, тощая горбоносая скворчиха, на тонких черных ногах, лежала без сна в кибитке, полной сопящих детей, пускающих слюни, и придумывала способы - один за другим. Тебя я убить не могла. Не потому что жалела больше, а потому что Исма любил бы тебя мертвую. Всегда.
И тогда, перед самой весной, когда снег постарел и вцепился в стылую землю, не желая умирать, но из земли уже показались зеленые стрелки тюльпанов, я поняла, что не вынесу полной весны. Мы росли. И не остановить было того, что мальчики меняли детские голоса, а девочки трогали свои груди, только родившиеся. Выбьет ледяной ветер из земли длинные стебли, раскроет красные лепестки и случится то, что навсегда заберет у меня моего Исму. Одна луна перед полной весной, княжна, всего одна, чтоб решиться. И я пошла к болотному демону...