Хаидэ смогла съесть сразу пять тяжелых, с детский кулак величиной, красных шаров, выплевывая на ладонь плоские коричневые косточки. И, схватившись за живот, застонала, сползая по стволу и раскидывая ноги в старых штанах. В животе урчало и булькало.
- Вот сейчас набегут тати, - припугнула нянька, с удовольствием садясь рядом, - а ты вся одна - большой живот. Как будешь сражаться?
- Не набегут, - Хаидэ, прищурясь, смотрела, как солнце лезет через ветки к глазам, - а живот сейчас, он сейчас утихнет.
И ойкнула, когда на веко упала тяжелая капля. Сунула руку к лицу, размазывая липкую жижу, от которой мгновенно склеились ресницы. В глазу медленно занимался огонь, жег все сильнее, казалось, разъедая зрачок.
- Фити... - моргая чистым глазом, повернулась к няньке и та, ахнув, выдернула ее из-под дерева, повалила на траву и, искривив лицо, свела губы и плюнула на закрытый опухающий глаз девочки. Упав на колени, прижалась губами, собирая грязную слюну, харкнула ее в сторону. И снова плюнула.
Хаидэ позорно ревела, вытягивая и подбирая ноги, мотала головой, а нянька, откусывая от красной хурмы, быстро жевала, копя во рту сок и слюну, и плевала на опухоль снова и снова.
- Позорная трусиха, дочь облезлого зайца! - хрипела старуха, щипая девочку за шею и щеки, - небось, до сих пор мочишь постель под собой! Реви, реви, драная степная коза!
И Хаидэ ревела, оскорбленная неожиданной руганью, перепуганная внезапной яростью няньки. Слезы текли, мешались со слюной, смывая липкую, красную от сока хурмы, жижу. И наконец, огонь в глазу стал утихать. Фития вскочила, бросилась к корзине, нашаривая в ней кожаную флягу, зубами выдернула пробку. И снова навалясь на девочку, плеснула в глаза чистой воды.
- Ну, прошло?
- Уйди! - басом закричала дочь вождя, размахивая кулаками.
Уворачиваясь, Фития схватила ее руки, прижала к себе:
- Хватит, перестань. Поморгай. Ты правильно плакала. А то дальше пришлось бы тебе смотреть на степь одним глазом, дурная девчонка.
- Ты... ты ругала, чтоб я?
- Пойдем. Я покажу.
Крепко держа девочку за руку, она подвела ее к примятой траве у ствола. И подняв лицо, покачала головой:
- Старая я кобыла. Чуть не уходила тебя, а надо было вверх посмотреть.
На корявом стволе над их головами морщинистой круглой ладонью плотно сидел на коре странный гриб. Коричневый сверху, с черным кружевом по краешкам, пухлился изнанкой, похожей на свежую разломанную лепешку. И по всей поверхности, и сверху и снизу, дырявился одинаковыми отверстиями. А на каждом дрожали ленивые круглые капли, светясь в солнечных лучах, как янтарные бусины.
- Что это, Фити?
- Это гриб-плакунец, птичка. Он растет из дерева и плачет всю жизнь. Злее его нет грибов.
- Злее? Он же плачет!
Фития усмехнулась. Спросила:
- Вкусная хурма? Это последняя. Плакунец точит слезы по своему дереву, потому что он его ест. Ест и плачет. К зиме дерево умрет. Умрет и гриб, перед тем облапив весь ствол и все ветки. Но, убивая, все равно будет плакать, до самой своей смерти.
Морщась от ноющей боли в глазу, Хаидэ окинула взглядом тугую крону, плоды, сочно и радостно сверкающие красными боками.
- Как жалко. Оно доброе, оно его кормило. И умрет.
- Так есть, птичка. Слезы бывают разные. Некоторые убивают и потому плакать такими слезами нельзя.
- А ты ругала меня, чтоб я плакала, - напомнила девочка.
- Эти другие. Слезы бывают на пользу. И так в мире со всеми вещами. Одни и те же могут убить, а могут спасти.
- А как же узнать?
- Живи и учись, смотри вокруг, копи знания. Слушай сердце.
Она положила руку на плечо Хаидэ:
- И никогда, слышишь, никогда ничего не бойся. Сердце подскажет верные шаги. На то ты и дочь великого Торзы.
"Никогда не плачь мертвыми слезами жалости к себе, и ничего не бойся, дочь вождя" напомнила себе Хаидэ, усаживаясь на теплый шершавый камень. И подождав, когда остальные устроятся рядом, темными силуэтами на серебристом в луне песке, начала свой рассказ.
Техути не мог сидеть. Тихо отойдя чуть в сторону, застыл так, чтоб видеть на фоне серебристой воды профиль Хаидэ, ее поднятую голову и брошенную на спину тяжелую косу. Но чтобы она не искала его глаз своими, сверкающими в темноте. Он знал, темнота скрывает его лицо, но все равно не мог стоять на линии строгого взгляда молодой женщины, которая, говоря сухо и бесстрастно, казалось, распинала себя на каменной стене, привязывая веревками к вбитым в нее железным кольям.
- У меня был Нуба. Он мог защитить меня, всегда. Но дом брал меня, его украшенные стены, корзины с заморскими фруктами, вазы, полные цветов. Любая рабыня в нем была искушеннее и тоньше степной девочки, умеющей подстрелить из лука зайца и спрятаться в густой траве. Я отдана была в этот дом, наполненный незнакомой жизнью, и я согласилась на это. Потому защита не нужна была мне, она одела бы меня панцирем, в котором я могла задохнуться. Я велела Нубе не вмешиваться. И стала жить. Мое тело холили пять рабынь. И другие, которые делали массаж и учили медленным танцам. Учителя, нараспев читающие о способах любви и показывающие на приведенных девушках - что мужчины могут сделать с женщиной. И что - должны. Я жила в гинекее, и посреди множества рабынь и служанок, была одна. Не знала, что это не то, чему учат знатных женщин. Я думала, Теренций делает меня своей женой. А он делал игрушку. Дорогую, богатую, изысканную. Рискованную, ведь я могла все рассказать отцу, мы изредка виделись. Но я не рассказывала.