- Кажется, да. Да. Я понимаю...
- Вот и хорошо. Именно так ты должна услышать пророчество о сестре своей Ахатте. Если услышишь верно, то подарю тебе и твое.
Ахатта медленно поднялась и встала перед старухой, забыв о бродяге, обо всем забыв, глядела с мольбой темными пятнами глаз на белом лице с чертой сжатого рта. И мир притих, ожидая решения судьбы.
- Ты потеряла любовь, женщина. Но такие как ты, не могут жить без любви, нет в тебе ничего, кроме. Потому так легко пленить твой разум, потому ты всегда будешь идти за искушениями. И пришлый бродяга навечно прикреплен к тебе стражем. Без него ты - яд любой жизни. Страх, ненависть, любовь, ярость - все вызовет прилив отравленной крови. И ты будешь сеять смерть. А сама ты уже умерла.
- А мой сын?
- Помолчи. Невозможно смертному обойти судьбу, назначенную еще до рождения. Ты решила забежать вперед, но, сделав круг и изранив ноги, снова вернулась на свою тропу. Ты тут, с сестрой своей Хаидэ, нет с тобой Исмы, но есть бродяга-певец. Если бы ты не ушла в гнилые болота, знай: все равно стала бы первой красавицей племени, это твоя судьба. Всегда была бы рядом с Хаидэ: это - твоя судьба. И этот, что вздыхает за твоей спиной, оберегая, вроде ты несмышленый младенец, а он отец - вот твоя судьба.
- А мой сын? - закричала Ахатта, протягивая руки, и в голосе ее зазвенела ярость.
Цез усмехнулась.
- Малоумие и нетерпение - тоже твоя судьба, женщина. Чтобы твоя царственная сестра, несущая бремя мужской власти, видела, к чему приводит страсть, если в ней нет разума и мало сердца. Ты - страсть. И твои крики "мой сын, мой сын" - нашептаны страстью, а не любовью. Но я могу болтать до утра, а услышишь ты только одно. Так бери же свою кость и глодай ее до свершения будущего.
Она подошла к Ахатте вплотную и, возвышаясь над ней, тоже высокой, сказала размеренным голосом:
- Твой сын. Только с ним твоя страсть схожа с любовью. Но все равно - если отыщешь мальчика, ты убьешь его собой. Он будет умирать в мучениях, и чем сильнее и пламенней ты будешь стремиться его оберечь, тем мучительнее станет его смерть. Но этого не случится.
- Я убью своего сына? - Ахатта попятилась, споткнулась и почти упала на руки певца. Вырвалась, прижимая ладони к лицу.
- Потому что я люблю его?
- Так, - согласилась старуха, - но ты не сможешь добраться до мальчика. Не судьба. Убегай, рой землю, пробираясь кротом, лети птицей, - всегда жизнь повернется так, чтоб отбросить тебя назад, не давая приблизиться. Так в попытках скоротаешь пятнадцать ближайших лет. Если не поверишь старой Цез.
- Пятнадцать? А потом?
- А потом он вырастет, станет сильным. И ненависть его к потерянной матери будет так велика, что он сумеет убить тебя сам. Но перед тем, смертельно раненую, простит и полюбит. Такова цена, которую ты платишь судьбе. Я говорю тебе о том, чего нельзя изменить. Но можно выбрать тропу, которой идти.
Последние слова Цез произнесла с нажимом, стараясь втолкнуть их в уши оглохшей от горя матери. Но Ахатта по-прежнему не могла слышать. Ничего кроме страшного пророчества о смертельности встречи. Бормоча, раскачивалась, прижималась спиной к груди Убога, и будто обжегшись, подавалась вперед, а руки ерзали по лицу, будто она слепая - обшаривает нос, лоб и щеки чужой, пытаясь узнать.
- Ахи, - горестно сказала княгиня, ловя ее руки и сжимая их в своих ладонях, - Ахи, я тут, с тобой.
- Нет никого со мной, - низким незнакомым голосом сказала Ахатта и, оттолкнув княгиню, спотыкаясь, побрела в темноту. Убог, осторожно ступая, двинулся следом. И Хаидэ грустно усмехнулась, вспоминая слова пророчицы, - в свете побелевшей луны видно было - руки держал кольцом, как родители держат, оберегая первые шаги ребенка. Она повернулась к Цез. Белая луна изменила старое лицо, высветлила глубокие морщины и складки, и не найдя полузакрытых глаз, роняла пепельные лучи на седину распущенных волос, накрытых по плечам платком. "Как же красива была она когда-то... И каким горевестником стала ныне..."
Будто услышав мысль Хаидэ, Цез открыла глаза и сразу превратилась в себя, с мертвым мраморным глазом, глядящим поверх плеча княгини.
- Сильные не боятся любить, княгиня.