— Почему же?
Рыжая баба, пріемная мать дѣвочки, заговорила скоро и безъ перерыва:
— Очень плохо ей было у Арины… И голодно, и грязно… А тутъ разъ объѣздный и ѣдетъ… Знаете: объѣздный? Отъ Воспитательнаго ѣздитъ дѣтей провѣрять… Вотъ ѣдетъ онъ и видитъ: двѣ нищенки идутъ… «Вы куда?» «По кусочкамъ»… «Чьи»? Одна-то оказалась — своя, а другая — казенная… Объѣздный сейчасъ: «Съ какого двора? Какъ смѣли шпитонку христарадничать посылать?!» Отняли у Арины дѣвчонку… А мы давно хлопотали взять себѣ шпитоночку… Вотъ намъ княжну и дали…
— Разгорѣлось! — точно про себя сказала княжна и облегченно вздохнула.
— Ты чего же, дочка, не ужинаешь? — обратилась къ ней рыжая. — Садись, поѣшь…
Княжна сѣла немного сзади отца, вытянула ручку, взяла коричневое печеное яйцо, кусокъ хлѣба и жадно стала ѣсть. Чашка съ квасомъ была уже пуста, и только Домашка отскабливала приставшія къ ея краямъ перышки зеленаго луку. Всѣ теперь ѣли яйца, и молодой мужикъ громко икалъ.
— Чай-то скоро? — спросилъ онъ.
— Живо вскипитъ, — отвѣтилъ старшій мужикъ. — Княжна! Подсыпь-ка вѣточекъ-то.
Княжна опять вскочила и стала возиться у котла и ея тоненькія руки показались Ольгѣ Дмитріевнѣ еще тоньше и вся княжна особенно жалкой и хрупкой.
— И честитъ же тебя теперь Арина на всѣ корки, — сказала Парамониха, обращаясь къ рыжей.
— Погоди еще она! — проговорила рыжая. — Вѣдь знаешь, барышня, она ни гроша не хотѣла намъ давать изъ того, что отъ матери ейной изъ Москвы получаетъ. Ужъ люди пристыдили, такъ кады рупь дастъ, кады гривенъ шесть. А сама по пятеркѣ получаетъ… Только бы намъ адресъ въ Москвѣ узнать — ужъ мы бы отняли отъ нея эти деньги…
— Ищи вѣтра въ полѣ! — сказалъ старый мужикъ, зѣвая во весь ротъ.
Ольга Дмитріевна вдругъ замѣтила, что на землю тихо подкрадывалась ночь. Всѣ краски потухли, откуда-то потянуло сырымъ вѣтеркомъ, вся трава сдѣлалась мокрою. Она вскочила и стала прощаться. Всѣ встали тоже и ласково провожали ее.
— Спасибо не побрезговали поговорить съ нами…
Рыжая баба отвела Ольгу Дмитріевну въ сторону и сказала:
— Барышня! Поспроси-ка ты въ Москвѣ, не найдешь ли тамъ эту самую княжну?
— Да какъ же ее искать? Ты вѣдь не знаешь, какъ звать ее?
— Вотъ то то же, что не знаемъ… А надо бы ей сказать, чтобы не Аринѣ направляла, а намъ…
— Я ничего сдѣлать не могу, — сказала Ольга Дмитріевна и взялась за велосипедъ. — Ну, прощайте. Прощай, княжна!
Она взяла дѣвочку за голову и поцѣловала.
Ее предлагали проводить ее, спрашивали, не боится ли она одна, но Ольга Дмитріевна ничего не боялась и одна пошла по дорогѣ. Но не прошла она и двадцати шаговъ какъ услышала сзади себя топотъ босыхъ ногъ: бѣжали за ней. Она остановилась.
— Что вы?
— Мы проводить тебя… Вонъ до поворота.
— Пойдемте, пойдемте, милыя! — радостно сказала Ольга Дмитріевна, растроганная ихъ вниманіемъ. — Вы ко мнѣ въ гости приходите въ Ильинку… Придете?
Дѣвочки молчали и шли рядомъ съ барышней. Потомъ Ольгѣ Дмитріевнѣ показалось, что старшая что-то шепнула маленькой.
— Ты что? — спросила она.
— Ничего… — смущенно отвѣтила дѣвочка.
— Устали? Спать вамъ пора… Ступайте, дѣти, — сказала Ольга Дмитріевна и опять поцѣловала и княжну, и Домашку.
Дѣвочки остановились, а Ольга Дмитріевна быстро пошла впередъ. Вечеръ былъ еще свѣтлый и теплый. Свѣтло и тепло было и на душѣ Ольги Дмитріевны. Безцвѣтное небо сливалось съ безцвѣтной землей и все, что было между этимъ небомъ и; этой землей, было закутано неуловимо-безцвѣтной дымкой.
— Вотъ задача: овладѣть этими полутонами, изобразить эту сѣрую прозрачность, эту теплую тишину и безмятежность, — подумала Ольга Дмитріевна и остановилась.
— Барысня! — услышала она нерѣшительный зовъ.
Она оглянулась. Дѣвочки стояли все на томъ же мѣстѣ и о чемъ-то шептались. И эти два пятнышка подъ громаднымъ небомъ показались Ольгѣ Дмитріевнѣ такими безпомощными, такими заброшенными, что она кинулась къ нимъ чуть не бѣгомъ.
— Что, маленькія? Что? Довести васъ назадъ?
Дѣвочки переглянулись и стояли молча.
— Что же? — спросила барышня.
— Дай гривенничекъ, — прошептала Домашка.
— Что? — не понявъ сразу, переспросила Ольга Дмитріевна.
— Дай гривенничекъ.
— На что тебѣ?!
Домашка помолчала, взглянула на старшую дѣвочку и сказала:
— Она велѣла…
— Не ври, не ври! Сама, сама, — громко заговорила княжна.