Задумавшись, Хаидэ прошла первую комнату, не обращая внимания на суету девушек и, пересекая спальню, направилась к окну. Облокотившись, легла на широкий подоконник грудью, так что заболели ребра. Смотрела на круглую монету полной луны, дышала. Тихий ветер проносил с моря запах водорослей. Там под водой тоже случилась весна, и волны выбрасывали на берег зеленые кусты с прозрачными листьями, накидывая большие кучи. Теперь, под солнцем раннего лета они гниют, тревожа нос запахом смиренной смерти. А вот бы взяли и уползли обратно в воду. Хаидэ усмехнулась в высокую темноту.
На втором этаже не должно быть спален. Только кладовки и нежилые комнаты. Но еще тогда, после свадьбы, она ночь за ночью лежала на широком ложе в нижних женских покоях, спиной чувствуя воздух, свободно ходящий меж гнутых львиных лап кровати, и смотрела в расписной потолок. А днем забиралась по витой лесенке наверх, высовывалась в окна и смотрела на море. Спать бы на земле, как дома. Чувствовать через шкуры и рубашку, как мерно и медленно дышит земля, бережет. Отовсюду приходит смерть, со всех сторон и даже с неба. Лишь земля хранит твою жизнь, держа в огромных руках. Но тут от прежнего лишь синяя полоса моря за красными черепичными крышами и лохматыми лбами холмов. И Хаидэ потребовала себе женские комнаты наверху. Когда разобралась в том, чего ей можно требовать, а чего нельзя.
Позади шлепала босыми ногами Мератос, накрывая ужин на низком столике у жаровни. Напевала тихо и смолкала, когда снизу через музыку раскатывался мужской хохот. Прислушавшись, снова начинала петь, стараясь попадать в такт пению пира.
Хаидэ выпрямляясь, нащупала застежку на плече.
— Мератос, пусть Анатея поможет мне одеться. Позови.
— Да, моя госпожа. А…
— Что такое?
— Н-ничего…
Девочка мелькнула мимо, старательно отворачивая круглое лицо. Хаидэ знала, почему. Жирно наведенные сурьмой веки, яркие румяна и губы, подкрашенные и накусанные почти до крови. При каждом шаге звенят дешевенькие браслеты на щиколотках и запястьях.
Не дожидаясь Анатеи, она пошла в первую комнату, на ходу расстегивая бронзовую фибулу и, уронив на пол пеплос и хитон, ослабила шнурки нагрудной повязки. Сняла и, держа в руке, повернулась, разглядеть еле видный в темном углу силуэт.
— Ты…
Еще звучало в голосе удивление, а уже вспомнила, краснея, ведь этот, египетский писец, сама велела, чтоб он — в комнатах…
Часто прошуршав босыми ногами, возникла в двери Анатея, склонилась в поклоне. Хаидэ бросила на пол повязку и, обнаженная, прошла мимо согнувшегося с опущенной головой египтянина к лавке, на которой толпились широкие сосуды с согретой водой и плошки с отварами трав. Протянула руки над бронзовой лоханью.
— Анатея…
— Да, госпожа.
Нагибая голову и протирая щеки мягкой мокрой тканью, Хаидэ старалась держать спину ровно и думала, неожиданно развеселясь, а смотрит ли он, или так и застыл, упирая в тощую грудь подбородок? Вытянула вверх руки, с наслаждением проскальзывая в домашний хитон, повернулась, чтоб рабыня завязала поясок, плетеный из крашеных кож. И, направляясь в спальню, поманила гостя, голову он, оказывается, поднял, и стоял, переминаясь ногами в пыльных открытых сандалиях. Прилегла на клине и со вздохом вытянула уставшие ноги. Плохо мало двигаться, плохо. Тело плачет всякий раз, когда приходится сидеть неподвижно, принимая визиты важных гостей. Нельзя жить в грустном теле, оно должно радоваться движениям. Завтра нужно затеять ковер, на большом станке, чтоб часами ходить неустанно вдоль станины, поддевая и протаскивая нити. Сбежать бы в степи, на Брате и носиться там, с непокрытой головой, чтоб волосы бились о покрасневшие на солнце плечи. Но этого нельзя.
— Иди, рабыня омоет тебе ноги.
— Я не смею, прекрасноликая Хаидэ…
— А ты посмей. Не стоит оскорблять хозяйку пыльными ногами. Хоть ты и раб.
Произнося последнее, смотрела на темное лицо, сторожа — изменит ли выражение. Ведь не всегда был рабом, был свободным и слово должно ударить, как хлыст. И тон ее тоже. Но тот кивнул, усмехнувшись, и пошел вслед за высокой, изгибающейся, как под вечным ветром, рабыней.
Хаидэ взяла из корзинки сушеный финик, бросила в рот. Сладкая слюна обтекла зубы, требуя питья. Вот сладость, приходит и сразу кажется — ее слишком много, и мы гоним ее… Протянула руку, отхлебнула из кубка разведенного кислого вина. Мератос стояла поодаль, вертела головой в тщательно уложенных косичках, чтоб смотреть и на госпожу и на гостя за краем стены. Хаидэ слышала плеск воды и негромкие слова, обращенные к Анатее. Египтянин появился, блестя освеженным лицом, и снова склонился в поклоне. Под взглядом маленькой рабыни Хаидэ, спохватившись, раскрошила лепешку и рассыпала крошки на пол, шепча хвалу олимпийцам. Плеснула поверх вина. И кивнула гостю.
— Ты можешь сесть. Мератос, подай табурет.
Приняв поднос с кусками жареного мяса, медленно ела, время от времени ополаскивая руку в плоской чаше с теплой водой, сдобренной отваром душистых специй. Мератос подала гостю еду на отдельном блюде, расписанном красными и черными фигурами.
— Так значит, ты плетешь сети мыслей.
Снова взяла кубок с вином.
— Кого же ловишь в них?
— Сети не обязательно ловчие, прекрасная госпожа. Это лишь наше представление о них.
— Объясни.
— Увидев одно, самое явное предназначение, мы пытаемся заставить явление действовать лишь в одну сторону, будто хотим, чтоб движение всегда было лишь на дорогах, лишь повозками. Но ты привыкла скакать без дорог, по степным травам.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал разговоры и вижу твое лицо. И твое тело, прекраснобедрая Хаидэ…
— Что мое тело?
— Оно говорит о том, где ты скачешь.
— Я уже давно не скачу, писец. Я — жена знатного.
Гость улыбнулся и наклонил голову, пряча улыбку.
— Ты смеешься надо мной?
— Прости, жена Теренция. Но так много сказано тобой лишних слов меж двух глотков плохого вина.
Хаидэ сунула кубок рядом с подносом. Глянула резко и растерялась, увидев — смеется в открытую. Собралась что-то сказать в ответ, язвительное. А он, поставив свою тарелку, вдруг вытянул руку вперед и показал ей рожки, сложив пальцы, сделал жест, будто коза, притопывая, бодает воздух — без толку, лишь бы пободаться. Свет падал чуть снизу, не позволяя толком разглядеть черт лица, но улыбка и смеющиеся глаза были видны.
Ахнула и зашептала стоящая у двери в спальню Мератос, тараща круглые глаза на сложенные пальцы гостя и тот, подмигнув девочке, вытянул перед собой раскрытые ладони. Стал серьезным.
— Вернись назад, Хаидэ, женщина, чей ум хочет проснуться. Вернись туда, где наши слова только начались. Пройди по ним еще раз. Можешь сделать это вслух. Пройди, разглядывая то, что чувствовала, шаг за шагом.
Приподнявшись на локте, Хаидэ заинтересованно посмотрела на собеседника, так и сидевшего на раскладном табурете с вытянутыми перед собой блестевшими от жира руками и лицом, полным сдержанного веселья, за ними. Принимая вызов, сосредоточилась.
— Я спросила о сетях.
— Верно. Зачем?
— Я… я хотела напомнить тебе, нам, о том, как началась наша беседа.
— И что? Что зашито в словах?
— Интерес.
— Еще?
Она покусала губу, глядя на Мератос и не видя ее. Решилась: