Утомившись рассматривать, девочка села напротив раба, протянув руку с тяжелыми браслетами, тронула пальцем темное колено. Сказала негромко:
— Нуба? Помнишь, я тебя просила на песке? Чтоб не было мне больно? В сердце? Нуба… я решила, ты сегодня не делай ничего. Понял? Ничего. Я сама хочу разобраться. Хорошо? Послушаешься?
Нуба, помедлив, опустил голову, так и остался сидеть, не глядя на хозяйку. Хаидэ вздохнув, встала, поцеловала бритую макушку.
— Ты, когда Теренций придет, будь за дверями, ладно? Далеко не уходи. Если что, я позову. Иди.
Теренция не было долго. Устав ждать, княжна заснула на огромной постели, свернувшись калачиком и положив руку под набеленную щеку. Нуба сидел за дверями на корточках, свесив большие руки.
Проснулась резко, почувствовав чьи-то руки на подоле хитона, жесткие пальцы на обнаженных коленях.
«Вот!» — молотком стукнуло в сердце. Раскрыла глаза. И — еще шире, увидев старшую рабыню над собой. Ухватилась за подол, оглядываясь из-под сползающего золотого венка.
— Тихо, тихо! — засмеялась та, — лежи спокойно, дикарка! Князь уже в купальне, сейчас поднимется.
И прикрикнула, отцепляя ее пальцы:
— Убери руку, дай умастить! Так надо!
Хаидэ нехотя отпустила ее руку. Старшая зачерпнула пальцем из баночки, и, придерживая девочке колени, смазала внутреннюю поверхность бедер, до самого верха. Девочка, морщась от жаркого прикосновения мази, нахмурилась и изо всей силы стиснула колени.
— Вот и все! — рабыня говорила негромко, умащивая Хаидэ и стараясь не запачкать тонкий подол жирной рукой.
Рука скользнула выше, жар кинулся за ней, обжигая живот.
— Не дичись, ровно тебя в силки поймали.
Убрав руку, чернявая вытерла пальцы полотном, расправила синий подол на бедрах невесты. Рассматривая ее, проговорила певуче:
— Высокочтимый князь искусен в любовных утехах. Он добр со многими. И с женщинами тоже.
Улыбнулась и добавила:
— Подожди, сейчас будет хорошо.
Хаидэ опустила ресницы, часто дыша, и вдруг застонала, облизывая губы. Жар палил кожу, намазанную снадобьем, будто по бедрам и животу растекался горячий мед. Девочка открыла блестящие глаза, повела взглядом, ничего не узнавая вокруг. И вцепившись в руку рабыни, потащила ее к подолу, разводя колени.
— Нет! — засмеялась та, легонько хлопнула девочку по пальцам и отняла свою руку, — терпи. И сама себя не трогай, не смей трогать. Потерпишь — слаще будет.
— Нуба! — стонала Хаидэ, — иди сюда, Нуба!
Черный мгновенно возник в дверях, глядя на сбитый хитон, руки, дергающие вырез одежды, блестящие глаза.
— Иди, иди ко мне, скорее, Нуба, сюда вот иди! — проводя по коже пальцами, показывая, требовательно звала.
— Э, нет, раб, — властно сказала старшая, выходя в боковую узкую дверцу, и увлекая Нубу за собой, — с этой поры твое место — за дверью.
Глянув на перекошенное лицо, добавила тихо:
— Ты, здоровяк, уйди на задний двор. Я скажу вина тебе дать.
Нуба вырвал руку и, тяжело сползая по стене на корточки, сел у двери.
На другой лестнице уже слышались пьяные голоса. Флавий распахнул дверь в спальню, втаскивая Теренция, закутанного в роскошное банное покрывало верблюжьей тонкой шерсти. Конец покрывала волочился по полу.
— Вот, м-милый, — Теренций, покачиваясь, навалился на резную спинку ложа, — вот! Лежит мой козырь, моя п-политическая необходимость. Я рад, что она не лохмата грудью, как парадная шапка ее отца. Вы знакомы? Ах, да, учил два года! Ее… Ты хорошо следил за моей женой, Флавий? Развлекалась она с каким-нибудь скифским мальчишкой? Или — с двумя? Тремя, а, Флавий? Грязными, но — хорошенькими? А какой получился пастушок, прелестный, да? Из нее…
Хаидэ сидела, выпрямив спину и поджав под себя согнутые ноги, натягивала на колени короткий подол. Мяла в руках край тонкого синего полотна, переводя взгляд с одного мужчины на другого. У нее кружилась голова, сердце, размахиваясь, проваливалось вниз, и тогда ей казалось, она, как только рожденный младенец, намочила покрывала богатой постели, вместо теплого вылив на него огненную кипящую жидкость. И нет стыда, который должен бы накрыть с головой, она ведь — воин, пусть женщина и пусть еще не вошла в возраст зрелости, вместо стыда за мокрое горячее пятно под собой она ощущала только жадное нетерпение. Скорее бы раскланялся и исчез Флавий. Скорее бы ее муж протянул к ней руки, погасить то, что пылало, вскипая тяжелым варевом, заливая бедра, низ живота и груди нестерпимым желанием. Иначе она просто сгорит.
Наклоняясь вперед, прижимая грудь к коленям, быстро улыбнулась Теренцию, облизнув губы.
— Моя прелесть, — умилился тот, — видишь, дружок! Говорил, зря я платил золотом за это снадобье, а? Погляди. На эту степную зверюшку. Я закажу бочку этой дряни. Весь Триадей полюбит старого дурака Теренция!
— Я люблю тебя без всяких снадобий, князь! — важно сказал Флавий, икнув. Покачнулся, сполз на пол рядом с ложем и захрапел, сунув голову под свисающее покрывало.
— Ну, вот, м-милая, милое дитя, — Теренций ухватился за столбик балдахина, — усну-ул твой учитель. Я тебя сам… н-научу…
Качаясь, прошел к столику, таща за собой сползающее покрывало. Нацедил из пузатой бутылки резко пахнущей жидкости и выпил, морщась. Постоял, опираясь руками о край каменного стола и, кажется, немного протрезвел. Вернулся к ложу, топча покрывало босыми ногами и, крякнув, грузно упал рядом с Хаидэ. Она повернулась к нему, быстро дыша. Скользнула пальцами по бритой груди, круглому животу.
— Ну-ну, — поморщился князь, — не торопись. Хочу на тебя посмотреть. Встань. Пройдись.
Хаидэ, умоляюще глядя на него, медлила. Но Теренций прикрикнул, и она соскочила с кровати.
— Иди. Иди к зеркалу, не поворачивайся. Руки подыми. Выше. Потянись. Нагнись теперь. Потрогай ковер. Хорошо! Прелестный мальчик с золотыми кудрями. Ну, иди к Теренцию, иди, мое сокровище.
И прикрыл глаза, ожидая, пока девочка заберется на постель.
— Ляг вот так, головку поверни. Ах, какой профиль! Я закажу гемму с твоим профилем, мой пастушок. А хочешь, начеканим золотых монет?
Он завозил руками по спине девочки, задирая подол. Хаидэ застонала, приподнимаясь, сгорая. Теренций подхватил ее под живот, навалился, дергаясь. И отталкивая, шлепнул в сердцах по ягодице, оставив красный отпечаток руки:
— Я… сегодня много. Выпил.
Хаидэ, прикусив подушку, грудью уперлась в покрывало, заерзала, сжала кулаки. Из глаз текли злые слезы.
— Погладь меня, — попросила прерывистым шепотом, — как старшая, когда умащивала…
— Старшая? — Теренций заворочался, провел рукой по лицу, соображая, — позови раба своего, — приказал, — зови!
— Нуба! — крикнула Хаидэ, а черный силуэт плыл перед ее глазами, расслаиваясь и снова слипаясь, — Ну-ба!
— Сюда, раб, — велел князь, — иди к своей хозяйке.
Нуба, пройдя мимо ложа, встал у изголовья, тяжело глядя в стену.
Теренций снова рванул девочку вверх за бедра, прижал к себе. Хаидэ застонала, упираясь руками в покрывала.
— Снимай повязку, раб! — Теренций держал невесту, не сводя взгляда с высокой фигуры раба.
— Сними, Нуба! — закричала княжна.
И тот, жадно глядя на обнаженного черного воина, затрясся, задергал девочку на себя, закричал, понукая, хлеща голосом, как кнутом:
— Давай! Давай, звереныш!
Снизу поднимался и отступал шум веселья. Звенела посуда, и время от времени пьяные голоса заводили заздравную песню для молодых. Кто-то брел по коридору, выкрикивая имя Теренция, а потом налетели еще голоса, и крик захлебнулся возмущенно, удаляясь. Шторы висели недвижными колоннами, отгораживая освещенную множеством огней спальню от степной ночи, в которой шевелилось невидимое море, смыкаясь волнами с берегом и отходя, чтоб снова сомкнуться. Черный раб стоял неподвижно, сведя лицо, стиснув зубы, и только в опущенной большой руке подрагивала распустившаяся повязка.